(Из интервью с Вильямом Сигалом; перевод Андрея Коклина)
Летом 1971, когда мы поехали с палатками на Лонг Айленд с сыновьями, я получил сообщение о том, что Сигал попал в ужасную автомобильную аварию. Мы быстро свернули лагерь и я приехал в госпиталь, где нашёл Билла со сломанной челюстью, переломанными бёдрами, трахеотомией, заклеенным глазом и торчавшими с разных сторон трубками для поддержания жизни.
На пляже я подобрал выветрившийся кусок дерева с корой, напоминавший маленькую японскую скульптуру. В палате я вложил его в руку Билла, которой он мог двигать. Билл взял его, повернул к свету, пристально разглядывая, а затем вернул обратно. Из-за трахеотомии он не мог говорить, но в жестах его был виден явный интерес и благодарная улыбка.
В то время казалось, что он уже навсегда останется прикованным к постели. Но сегодня Билл Сигал в своей жизни гораздо активнее многих молодых. Он пишет картины и книги, он заботливый муж, отец и дед. Каждый год путешествует по трём или четырём континентам, и этой осенью как раз собирается с большой экспозицией своих картин в Токио и Осаку.
Дэниел Гесс: После той аварии, Билл, когда ты лежал весь переломанный, на волоске между жизнью и смертью, какие мысли появлялись тогда у тебя голове?
Вильям Сигал: Когда сталкиваешься лицом к лицу со смертью, по сути, оказываясь уже на той стороне, это меняет очень многое. В то время ко мне пришёл как раз с визитом мой друг, Соен Накагава. Увидев меня в таком состоянии, он ухватил меня за руку со словами: "Прекрасно, прекрасно, прекрасно, ты счастливчик!.. Одна авария, подобная этой, стоит десятков тысяч медитативных сидений в монастыре".
В ночь катастрофы я вспоминаю интервалы исчезновения и возвращения сознания. Я помню вспышки сильнейшей боли, приводившие к потере сознания. Помню, как придя в сознание в очередной раз, я услышал чьи-то слова: "Ну что ж, ритуал причащения мы ему провели". Они считали меня уже умирающим, поэтому привели священника для проведения последних обрядов.
Каким-то образом, я вдруг осознал тогда, что если моё внимание ещё раз ускользнёт, если будет ещё хоть один провал внимания, любое проявление жалости к себе, любые размышления, вообще любая мысль, это тут же убьёт меня. И я решил, ладно, я буду пытаться жить сейчас... Всё, что я мог делать, заключалось в удерживании, некого рода, тонкой нити своего присутствия. Это означало, не отказываясь от боли, оставаться там же. И у меня была уверенность, что лишь таким образом я смогу пройти черезо всё это.
— Значит, похоже, внимание самым глубочайшим образом спасло тебе жизнь?
— Культивация внимательности является, возможно, наиважнейшей из вещей, доступной человеческому существу, поскольку с развитым вниманием человек может ближе подойти к знанию того, кто он есть, к знанию истины о жизни в окружающем нас мире иллюзий. В присутствии внимания мир раскрывает себя.
Со вниманием, мы способны вести творческую жизнь, достойную человеческого существа. Со вниманием, восприятие мира становится богаче, ярче, осмысленнее. В отсутствии внимания, мы обманываемся и становимся жертвами, также как мучаем и делаем своими жертвами других. Мы лишь "вещи", вместо того, чтобы быть участниками в космической игре.
Внимание помогает осуществить организацию энергии, её трансформацию и очищение. Иначе всё во вселенной и вокруг нас пребывало бы во власти хаотичной случайности.
Когда я говорю с тобой, когда я слушаю тебя, я полагаюсь на возможность соотнесения и связи с неким элементом, уровень вибрации которого эквивалентен тому, с которым мы соприкасаемся сидя в медитации. Поэтому здесь нет разницы. Есть форма и не-форма, которые обе, неким парадоксальным образом, являются одним и тем же.
(Источник - "Wm. Segal", 1992, interview with Daniel Hess.)
Теги: ГУрджиев, Перевод, практика, эзотерика Категории: Библиотека, Нью-эйдж, Основные разделы, Тексты