Луис приехал из Аргентины. Я из – России. Оба мы киношники. Подружились.
Он одним из первых начал «клепать» сериалы в Израиле.
Я подался в документальное кино, когда увидел, что на сценарии здесь не проживешь.
Как-то он мне звонит, говорит: "Ты должен мне помочь".
Оказалось, что он ступил на мою территорию и запустился с документальным фильмом. Как он сказал, «обреченным на успех».
И ещё оказалось, что он уже год его снимает. Фильм о наркоманах. А я не знал. Он попросил меня пойти с ним на съемку, потому что переводчик заболел, а герои его говорят по-русски.
Съёмки были ночные. Меня привезли на место. Оказалось, что это развалины старинного дома под Иерусалимом. Я знал, что здесь они отсиживаются.
Все, что было дальше, я долго старался забыть.
В маленьких отсеках, на каких-то измусоленных матрацах, кучковались дети. Первые, кого увидел, были ещё ничего – могли говорить, философствовать, отстраненно улыбались, что-то лениво ели, но я уже почувствовал, что это только начало.
Кто-то играл на гитаре…
– Посмотри на его руки, – шепнул мне Луис.
Я увидел исколотые руки гитариста.
Луис вывалил на стол пакет с едой.
– А-а, Луис пришёл, – сказал гитарист. – А Алик тебя ждал-ждал...
И мы подошли к Алику.
Передо мной сидел молоденький мальчик.
Как сейчас помню, у него были вытянуты вперед руки, ладонями вверх. Руки были такие же, как у гитариста. Голова закинута.
Глаза закрыты.
Я испугался.
Трогаю его, не реагирует. Я уже никого не замечаю, ни камеры, ни Луиса, пытаюсь этого мальчика растолкать. Бесполезно. Приоткроет глаза и снова закроет…
Мне Луис шепчет, что наблюдает его уже год. Первое интервью было с умным, очень образованным мальчиком. Потом его забирали на лечение раз пять, но он снова сюда возвращался, приходили родители, пытались что-то сделать, но и они поставили на нем крест… И вот это – его последние дни. Он никому не нужен.
«Кроме этой девочки», – говорит Луис. Показывает на девочку напротив.
Только сейчас ее вижу. Лет 16 ей, не больше, сидит и перебирает в руках обрывки бумажки какой-то. Улыбается. Я ее спрашиваю:
– Как тебя зовут?
– Таня.
– Таня, давай я тебя отвезу домой. И его тоже, твоего парня.
Она мне:
– Мы дома.
Я говорю:
– Таня, если он тебе дорог, посмотри на него, парень кончается.
– Вы не понимаете, ему хорошо.
Я вижу ее глаза. Никогда не видел такие глаза. Какой-то дикий покой в них.
– Таня, ты же понимаешь, что здесь происходит? – задаю идиотский вопрос.
– Понимаю, – говорит. – Здесь хорошо.
– Скажи это в камеру, скажи, – слышу голос Луиса.
И она улыбается и говорит:
– Говорю в камеру, нам хорошо…
Поворачиваюсь к Луису.
– Их надо везти отсюда, я не знаю, куда, но надо срочно везти!
Что ты снимаешь тут?!..
– У меня есть разрешение на съемку, – он говорит, – я уже год с ними… И мне надо закончить… Это мои герои.
– Ты ждешь, когда они умрут?! – меня разрывает на части.
– Я их к этому не подталкиваю, – он говорит. – Я просто фиксирую.
– Боже мой, Луис, как ты можешь это снимать?!
– Это настоящее документальное кино, – говорит. – Не твое вранье, а чистая документалка. Голая правда!
– Да положил я на твою правду! – кричу.
Поворачиваюсь к этой девочке.
– Я забираю тебя отсюда! – хватаю ее за руку.
– Не надо!.. – она высвобождает руку, не хамит, улыбается в камеру и говорит. – Да, это правдивое кино, и мы настоящие герои, мы не играем, как вы. Нам хорошо здесь… Без вас!
Я слышу ее и только сейчас вижу, что дальше в старых развалинах есть еще и еще отсеки. И там еще какие-то огарки свечей горят… Вижу, там еще дети… И их не мало.
Накатывает волна. Не могу.
Поворачиваюсь, выскакиваю наружу. Луис кричит мне:
– Ты меня бросаешь?!.. Я же не знаю русский…
Выхожу, хватаю иерусалимский воздух и слышу, как Луис за спиной говорит на ломанном русском:
– Говори-говори, ты актриса…
– Я Грета Гарбо, – слышу голос девочки.
И бегу оттуда.
Помню, я позвонил в полицию, они сказали, что не приедут.
Мы с Луисом с тех пор не встречались.
Нет, встретились один раз. Я сказал ему, я не принимаю фильм, в котором нет твоей боли.
– Есть моя боль, – говорит. – Я хочу, чтобы все они были в шоке.
Все, кто увидит.
Я не ответил.
Тогда я пребывал в благородном гневе и в ощущении своей правоты.
Луис доснял фильм.
Фильм действительно производил шок, мне рассказывали.
Так и говорили – голая правда.
В конце фильма умирали все герои.
И гитарист, и мальчик, и девочка – Грета Гарбо.
Не хотели они жить «в лживом мире, где «все куплено», не видели смысла работать за деньги, должности, пенсии, с утра до вечера, всю жизнь, до смерти.
Умирали спокойно, как освобождались.
Не смог я им рассказать, что есть другой мир, тогда и сам об этом не знал.
Не знал, что это искра души нам «жизнь портит».
Вдруг блеснет в нас, и ты стоишь, ошарашенный, и думаешь, что это такое было?! Такое вечное, чистое, что?!
А это она позвала нас. Оттуда, из другой жизни, настоящей. Где нет боли, одиночества, ненависти, где один закон всем правит, - Закон Единой Души. Закон Любви.
Туда она зовет, туда! - «Собирайся, ты ведь так исстрадался, пора возвращаться Домой!
И пока мы её не услышим, эту точку в сердце нашем, пока за неё не ухватимся, будем умирать, уходить в наркотики, забываться, потому что жить без смысла уже не хотим. Нам подсветило.
Но это я сейчас такой умный. А тогда я ничего этого не знал, объяснить не мог, спасти не мог, ушёл просто и всё.
Фильм Луиса я так и не посмотрел.
Не смог себя пересилить.
Картина Любы Гурович (Обсудить в ЖЖ)
Категории: Библиотека, История, Основные разделы, Тексты
сложный рассказ…