(Подборка Валерия Аллина)
Человек говорит: «Я хочу домой», и идёт домой. И идёт по чёрной дороге, неся с собой своё сердце с огромной рваной дырой.
И вокруг происходят болота и темнота. Человек приходит в квартиру, гладит кота, ставит чайник, подходит к окну с трудом. И понимает, что это не дом, совсем никогда не дом.
Человек говорит: «Уже много лет я не знаю дома, иду на свет, я ищу свой дом, но найти не смог».
Человек выходит наружу – в бруснику, мох, в бесконечную расплавленную тишину. Человек идёт, как камень идёт ко дну.
И приходит в город, где ярко горят огни. И живет среди них, как таблетки, глотая дни. И друзья смеются, и хлопают по плечу. «Это не дом, - говорит человек, - я не могу, не хочу. Я долго думал, что время мое придёт. Я думал, что дом – это там, где кот. Я думал, что дом – это там, где друзья и свет. Я думал, что дом – это там, где тепло, но нет».
Человек идёт, как камень идёт ко дну, и ложится в могилу, думая: «Я усну. Ну теперь-то я дома, зароюсь в мягкую тьму», но он ждёт и ждёт, а сон не приходит к нему.
И покой недоступен, и сон никогда не дан. Он встает, и идёт туда, где плещется океан. И океан смыкается над его головой. И человек говорит: «Я пришёл домой». И цветные рыбы плывут под его рукой.
«Это – моё «люблю», - говорит человек, - это моё «домой». И дыра в его сердце омыта морской водой. И любовь его больше земли и небес, и его «домой» наконец-то здесь. И друзья, и город, и кот наконец-то здесь. «Я искал тебя, - думает он, - столько дней и лет». И сквозь толщу воды к нему прикасается свет.
***
Сколько нежности, сколько тревожности в этой весне,
одуванчики, хвощ и шиповник, и пахнет сосна,
и не я, и не я по земле прохожу, как во сне,
не меня, не меня обнимает за плечи весна.
Голубой (бесконечно тревожный) и розовый (жизнь),
и цыпленково-желтый (как детство), и зелень (покой).
Не гляди же назад, ни за что, ни за что не держись,
уходи же за солнцем, и будешь вовеки живой.
И не я, и не я проходила по этим горам –
не упомню, когда. Было жарко, и солнце, и гром,
и белел, и светился за синей дорогою храм,
и живое, горячее дергало всё под ребром.
Кто создал эту легкость, весну эту, эти цвета?
Кто нам дарит покой, когда мы, замерев на мосту,
смотрим в синюю воду, и это живая вода,
и уходим на берег другой, в темноту, в темноту?
***
Я пришёл к шаману, когда начиналась ночь, исходила кровью голодающая весна. Я упал на колени и попросил помочь, но ответом мне была тишина.
Я сказал: «Подари мне счастье. Я человек. Человек не может без солнца, счастья, тепла». Но молчал шаман, и падал последний снег. Пахло рыбой, тихой весна была.
Я сказал: «У меня был брат, теперь я один. Возврати мне брата, я буду хотя бы цел». Но молчал шаман, над костром поднимался дым, ничего не менялось в его лице.
Я сказал: «Подари мне хотя бы лёгкую смерть, я устал и стар, я покоя хочу вдохнуть». И над белыми над горами кружился смерч, и шаман показал мне путь.
И, подобно морщине, на землю ложился овраг, и холодный ветер мне запечатал уста. И пришёл ко мне человек, и сказал мне так: «Подари мне счастье, поскольку я очень устал».
***
Восходила, сияла над ней звезда,
подо льдом шумела живая вода,
просыпались деревни и города,
напоённые светом новой звезды.
Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,
по-над полом тихо ползла туда,
где сидела она, на руках дитя
обнимая. Снаружи мороз, свистя,
запечатывал накрепко все пути,
чтоб чужой человек не сумел прийти.
На дверных петельках темнела ржа.
И она сидела, Его держа,
и она бы молила Его не расти,
чтоб стирать пелёнки, кормить из груди,
оставаться не Богом – ее дитём,
не ходить этим страшным терновым путём,
оставаться маминым счастьем, днём
абрикосово-жарким, чтоб был – человек,
и никакой Голгофы вовек.
Чтоб – как у всех, чтоб не знать никогда
этих мук нелюдских, чтоб от горя не выть…
Но уже восходила над ней звезда
и уже торопились в дорогу волхвы.
И уже всё пело про Рождество.
Потому не просила она ничего,
только всё целовала ладошки Его
и пяточки круглые у Него.
***
Шёл человек по городу, тучи над ним лежали,
шёл человек, и ели его, кусали его и жалили,
плоть его была сахаром, мясом и хлебом,
шёл человек по городу и укрывался небом.
Шёл человек, и ушёл, за степи, реки и горы,
были глаза его – волны, и сердце – поля и просторы,
шёл человек, надкусанный, и улыбался солнцу,
шёл человек, и казалось, что засмеётся.
Билось о камни море, солнце над ним вскипало,
сосны высокие были зелёное одеяло,
шёл человек, и больше едой он не был,
шёл человек по небу…
***
Новый удар приходит исподтишка,
из тишины, и не становится сил.
валишься на пол, горлом идёт тоска,
руки кусаешь, горлом сухим свистя:
Господи, неужели я тебе не дитя?
Господи, неужели Ты меня позабыл?
Именно тот удар, после коего слёз
не остается, кашляешь насухую.
Господи, я ж у тебя на ладонях рос,
Господи, я же был не хуже других,
что ж ты молотишь меня, превращая в жмых,
в чистую скорбь, беззвучную и глухую?
Мнилось, конечно: вовеки не отрекусь,
буду надёжней камня, прочнее стали
и донесу нелюдской, непомерный груз
до Твоего сияющего престола,
не спотыкаясь, без жалобы и без стона.
Просто все кости в теле разом устали.
Вот и лежишь, распластанный, неживой,
словно подстреленный, и не поднять лица.
Кашляешь: «Боже, да есть ли выход иной,
выход наружу, кроме как отреченье?
Вечно дышать вполвдоха – но облегченье
адовой боли, ужаса без конца?
Вот я лежу здесь, и всё мне дышать трудней,
разве не бросил меня Ты, осиротя?
Шестьмиллиардное из твоих детей,
двадцатисемилетненькое дитя.
Кровь человечья вязка, густа, солона,
и бесконечно мягка человечья плоть.
Есть же какой-то предел, глухая стена,
есть же предел, которого не побороть?»
Нет.
Вот ты лежишь – и горит на востоке свет,
и начинает живой накрапывать дождь.
Вот ты встаешь – и это и есть ответ,
И через мрак и свою нелюдскую муку
чувствуешь на затылке Отцову руку.
Крепче к ней прижимаешься
и
растешь.
***
Хожу-брожу, тоску свою бережу, на берегу реки под дождём сижу, ногами грязь осеннюю борозжу, и выстрел в голову кажется избавленьем. Болит-болит, устала моя голова, и я молюсь, но не слышат мои слова: податель жизни для всякого существа отправил меня скитаться за искупленьем.
И я живу которую сотню лет, я видел мрак беззвёздный, и видел свет, я видел сотни радостей, тысячи бед, и мертвой воды я выпил в чёрном колодце. И я хожу, болит голова моя, но вместо крови во мне кислота и яд, и если, скажем, я проглочу мышьяк, то он во мне на атомы распадётся. И если нож вонзится в сердце моё, то превратится из стали во мне в гнильё, поскольку я есть тлен и есть небытьё, зовут меня чудовищем и святотатцем.
Господь услышит и цесаря, и бедняка, и я молюсь, но смерть моя далека, на берег меня выплескивает река и отправляет дальше меня скитаться.
А смерть моя есть игла и нитка на ней, и вьется нитка между земель и дней, и нет ни начала, ни хвостика, хоть убей, и я все иду, а годы идут надо мною.
Податель смерти для всякого существа, пошли мне героя, не помнящего родства, чтоб он отыскал мою смерть и нитку порвал, и ты забрал меня в темноту покоя.
***
Господи, я бреду, куда ты ведешь, я слепа и счастлива, все без меня решится. Вот наползает с облака серый дождь, черкают по небу долго осенние птицы. Вот золотистый каштанчик запрыгал вдаль, мимо прошла старушка, ребенок, собака. У меня есть светлое знание навсегда, и не стоит больше не спать по ночам и плакать. Господи, я ведь делаю, что должна, пусть же случается так, как должно случиться - шумно смеется, спорит, живёт страна - глупый ребенок под локтем твоим.
И птицы,
ветер, летящий в небо, и свет листвы - всё растворяется в вечной, как жизнь, дороге. Больше ни смерти, ни горечи - только высь, не принадлежащая местности и эпохе.
Всё-то мы верили правде, но, знать, не той. Мы родились, когда не ходили в церкви, наша страна была усталой, седой, сигарета за сигаретою в пальцах цепких, нервные попытки омолодить лицо не скрывали морщин без числа, без меры. Это тоже было прекрасно - в конце концов, отобрав религию, нам оставляли веру. Должен быть кто-то, как вечен, как все ветра - Бог ли, генсек, а впрочем, не так уж важно.
Господи, я иду.
Ты меня направь,
как направляет ребёнок корабль бумажный.
Всей-то и цели в жизни - вот так брести, в прояснившееся небо голову запрокинув, горстку каштанов бездумно зажать в горсти - видишь, каким становится небо синим.
...Господи, дай мне ветер, страну и сына...
***
И мы идём долиной смертной тени,
чтоб никогда не убояться зла,
и истинная жизнь в нас проросла,
как семена неведомых растений.
Касаемся деревьев, трав, песка,
рябины листьев, ягод бересклета,
идём в ночи с предчувствием рассвета,
и через нас течёт, течёт река.
И я тебя люблю.
И тем мы правы,
и тем превозмогаем мы безверье
и тени, приходящие во сне.
Сплетаются неведомые травы,
кричат во тьме неведомые звери,
Но никакого страха нет во мне.
***
Над городами и селами пролетела благая весть:
Этой ночью господень ангел спустился с небес,
Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,
Никакого хитрого плана нет и не будет.
Никого не накажут за недостаточность веры,
Каждый сам себе после смерти отмерит меру.
Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,
никакого ада, помимо личного, вовсе нет».
И слова его падали наземь багровыми листьями,
И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,
Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,
И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,
И отняли крылья его, и на землю их побросали,
И топтали ногами в земле и сале,
Заново из ничего себе ад создавали.
***
Ад представляется проще, поскольку мы в нём живем,
мы в нём рождаемся, женимся, трудимся день за днём,
Мы ничего, кроме ада, не знаем, мы смертны, как летний цветок.
В нём мы горим всю жизнь и сгораем, когда кончается срок.
Рая не знаем: наши глаза не видят фаворский свет,
и потому нам кажется, будто его и нет.
Неизъяснимый, непредставимый – он не внутри, а вне,
просто подставь ему душу и руки, как набежавшей волне…
…впрочем, гляди, как хохочет вокруг гроза
и как влюбленные смотрят друг другу в глаза,
так ли вовне?..
***
Человеческое
Однажды ты разбежишься - и прыгнешь с мыса
прямо в небо,
высокое, чернее чернил.
И всё, что будет иметь хоть какой-то смысл -
это те, кого ты любил.
Тебя проведут в общественную приёмную
самого главного,
попросят заполнить анкету,
например: почему разошлись? - будешь мяться:
мол, всё при нём, но я
так не любила, как он шумно грызёт конфеты.
С этим?
Ну, тоже какая-то малозначительная ерунда.
И в сухом остатке
выпадут две или три недели,
(может быть, месяца, а у некоторых это года),
когда ты был счастлив -
понимаешь? -
на самом деле.
И когда ты шагнешь за грань
со звоном рухнувшего стекла,
и тебе откроется выход в другие Вселенные,
всё, что тебе останется, - это любовь,
которая у тебя была,
больше ничего не будет
иметь значения.
(Источник в ЖЖ), (Снимок Валерия Аллина)
Категории: Библиотека, Поэзия
Безусловно занятно. Жаль ,что на ходу читаю.
Да, суета. Всё — суета…