Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве. Его отец был купцом первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Осип получил образование в знаменитом Тенишевском училище, в 1908–1910 годах учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В 1911 году для того, чтобы облегчить поступление в Петербургский университет Мандельштам перешёл в лютеранскую веру, которую, однако, не практиковал. Публиковаться он начал в 1910 году как последователь символистов, стремясь сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена». В 1912 году Мандельштам сблизился с Гумилевым и Ахматовой, дружбу с которыми считал одной из главных удач своей жизни.
К октябрю 1917 года Мандельштам отнесся как к национальной катастрофе, но страну не покинул, надеясь, что хранителям старой культуры удастся гуманизировать новое «жестоковыйное» государство. К 1923 году эти иллюзии иссякли. Мандельштам чувствует себя отзвуком старого века в пустоте нового и после 1925 года на пять лет перестает писать стихи. Поэт живет «бездомно и безбытно», «принося революции дары, в которых она не нуждается». В 1930 году он пишет «Четвертую прозу» — жесточайшее обличение нового режима, а спустя три года — стихотворную «эпиграмму» против Сталина («Мы живем, под собою не чуя страны...»).
Сталин не понимал, от кого ему досталась эта пощечина: масштаб поэтического таланта Мандельштама был ему недоступен. Поэтому он выпытывал по телефону у Пастернака, мастер Мандельштам или посредственность. И только получив твердый ответ: «мастер», вынес окончательный приговор: «изолировать, но сохранить».
Фактически это была игра кошки с мышью. В мае 1934 года Мандельштама сослали в Чердынь на Северном Урале, откуда после приступа душевной болезни и попытки самоубийства перевели в Воронеж. Ссылка, закончившаяся в мае 37-го, была лишь прелюдией к более суровой расправе. В мае 1938-го его арестовывают вторично и направляют на Колыму. Поэт умер в пересыльном лагере близ Владивостока, в состоянии, близком к сумасшествию, по официальному заключению от паралича сердца. Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.
Тюремная фотография О.Э.Мандельштама, сделанная 17 мая 1934 года.
***
Мандельштам часто заходил в гости к своему другу поэту Георгию ИвАнову. Прислуга Иванова почему-то не любила застенчивого посетителя. Однажды, когда Мандельштам был в отъезде, Иванов повесил над своим письменным столом портрет Пушкина. Увидев его, сердитая служанка покачала укоризненно головой: «Вы, барин, видно, без своего Мандельштамта прожить не можете! Всего три дня как не ходит, а вы уж его портрет на стенку вешаете, чтобы любоваться его богомерзкой рожей!» «Так и не поверила, что это не моя богомерзкая морда», — рассказывал с усмешкой Мандельштам по возвращении. И добавлял: «Все же, хоть и дурой-бабой, а лестно быть принятым за Пушкина!».
***
Один так называемый «молодой талантливый автор» пришел к Мандельштаму с жалобой на то, что его не печатают. Мандельштам терпеливо слушал, но потом, выведенный из себя, спустил гостя с лестницы, крикнув ему вслед: «А Гомера печатали? Христа печатали? Будду печатали?».
***
Однажды в Тенишевском зале Мандельштам читал только что написанные удивительные стихи: «Я опоздал на празднество Расина». Слушатели выдались особенно тупые. Смешки и подхихикивания становились все явственней.
— Свиньи! — вдруг крикнул Мандельштам в публику, обрывая чтение, и убежал за сцену.
Его друг, Георгий Иванов, утешал поэта как мог, но Мандельштам был безутешен. «Свиньи, свиньи», — повторял он. Из зала слышался неутихающий рев хохота. Наконец Мандельштам улыбнулся сквозь слезы: «Какие же все-таки свиньи!»
А Иванов ответил ему в тон строчками из недочитанного стихотворения:
Уйдем, покуда зрители шакалы
На растерзанье Музы не пришли…
***
Несмотря на внешнюю неуклюжесть, Мандельштам был смелым человеком. Об этом свидетельствует следующая история.
Известный чекистский палач Блюмкин был еще и графоманом. Устав от допросов, шел в поэтическое кафе «Бродячая собака», так сказать, отдохнуть душой. Напившись, размахивал пустыми бланками ордеров на расстрел — мол, кого хочу, того и впишу. Однажды Мандельштам выхватил у Блюмкина пачку ордеров и разорвал их. Блюмкин разозлился не на шутку, но дело обошлось тем, что Мандельштаму на время пришлось уехать из Петрограда.
Категории: История, Основные разделы