Татьяна Касаткина
Я здесь буду опираться на то, о чем уже написала в трех статьях («Пушкинские цитаты в поэме о великом инквизиторе», «Церковь и Государство» и ««Братья Карамазовы» как роман о счастливом браке»). Те вещи, которые там я прописывала подробно, проводя текстуальный и контекстный анализ, здесь я буду только упоминать для того, чтобы пойти дальше в интерпретации этой поэмы. И я бы повторила здесь некоторую очевидную истину, которая, к удивлению моему, оказалась не вполне очевидна, когда я говорила о ней применительно к «Дневнику писателя»: адекватно замыслу Достоевского интерпретировать «Великого инквизитора» возможно только в контексте всего романа.
Прежде всего это касается понимания великого инквизитора как соблазнителя. Достоевский недаром начинает свой роман с целого ряда умыканий невест, поддавшихся на ложный образ жениха (Аделаида воспринимает Федора Павловича как критически настроенного против неправильного состояния общества и человечества, стремящегося изменить порядок вещей, Софья – как своего спасителя и благодетеля – то есть, вообще-то, заметим, они приписывают ему черты Христа). Митя недаром произносит декламации из «Элевзинского праздника», чья завязка – в истории о похищенной Аидом невесте. Причем, когда Церера сходит вслед за похищенной Прозерпиной, она попадает туда же, куда попал Христос в поэме Ивана, - и куда Он, в общем, сходил в своем Рождестве, – в место, где «дымятся тел останки на кровавых алтарях», где человек пребывает «в унижении глубоком» - и Церера начинает преобразовывать человечество так, словно только для того и пришла, словно само человечество и есть ее похищенная ложным женихом-насильником дочь (как известно, Аид ложный супруг Коры, избавляемой в таинствах возносящим ее в высший свет Иакхом – сыном и супругом).
Достоевский недаром вплетает в ткань поэмы Ивана цитаты из пушкинского «Каменного гостя», где дон Гуан посягает на якобы оставленную мертвым супругу – он убеждается, что она все равно находится под защитой и охраной мужа. Недаром Грушенька уедет от Мити к «подменному» жениху, с которым будет «скука», а пир (о котором думает Алеша, грезя у гроба старца: «уехала на пир») начнется только с приездом Мити. Причем Алеша будет думать о Грушенькином пире, когда Митя будет лететь на тройке, славя «царицу души моей», за счастье и право выбора которой он готов теперь умереть и уничтожиться. И недаром торжество соединения со Христом в вечности описано в главе «Кана Галилейская» как вечно длящийся брачный пир, где Господь сочетается с каждой вновь пришедшей душой.
Великий инквизитор – соблазнитель в гораздо более буквальном смысле, чем это обычно понимается: Христос – это Жених Церкви и человечества, великий инквизитор – Аид, дон Гуан, Федор Павлович, полячок-селезень Церкви и человечества. При этом Христос и инквизитор ближе друг другу, чем родные братья, именно потому, что они претендуют на любовь одной и той же дамы: человечества, Церкви.
Великий инквизитор буквально ведет себя как соперник в любовном романе, когда он говорит Христу фразу: «они будут прижиматься к нам как птенцы к наседке». Это парафраз плача Христа над Иерусалимом: «Иерусалим, Иерусалим, как часто хотел я собрать людей твоих как кокошь собирает птенцы свои под криле, но вы не захотели»… Великий инквизитор настаивает на том, что невеста-человечество, невеста-Церковь отвергла Христа. Великий инквизитор бросает Христу слова счастливого соперника: у меня получится то, что не получилось у Тебя. Я овладею той, что Тебя отвергла.
Практически общим местом является высказывание о том, что Христос в поэме молчит. Но ведь Христос на самом деле не молчит, он произносит два слова. И они тем более важны, что это действительно ТОЛЬКО два слова. Это слова «Талифа куми» - «Девица, встань».
Эти слова – вовсе не повторение уже сказанного пятнадцать веков назад, как их обычно трактуют. Это совсем новые слова. Христос обращается здесь не только к девочке, которую принесли к храму в гробике, украшенном цветами, убранную как невеста. Христос обращается здесь к околдованной великим инквизитором Церкви. Он приходит к усыпленной Церкви, к поверженному великим инквизитором в младенческий сон человечеству. И Он им говорит эти слова: «Встань, девица!»
Он будит и Церковь, и человечество, как в сказках будит принц поцелуем свою заснувшую долгим сном в хрустальном гробу невесту. И это одно из значений того поцелуя, который Христос дает великому инквизитору. Заметим – Он целует его в уста. А это прежде всего – поцелуй любви, любви-эроса (на забудем, что Дионисий Ареопагит, говоря о стремлении человека к Богу, употребляет только слово эрос), брачной любви.
Потому что великий инквизитор не только соперник Христа – и вообще не соперник Христу. Он – член тела Церкви. Он тоже – та девица, которую пробудит Христос. И тут выясняется, что великий инквизитор соперничает с Христом – но Христос с ним не соперничает. Великий инквизитор борется с Христом, но Христос не борется с великим инквизитором. Тут нет никакой паритетности. Часть борется против Целого, но Целое не борется против своей бунтующей части.
И для того, чтобы мы лучше поняли значение поцелуя в конце, Достоевский дает нам кольцевую композицию в «Великом инквизиторе». Мы, увлеченные дальнейшим, слишком часто не обращаем внимания на первые строки главы «Великий инквизитор». А Иван начинает свой рассказ с констатации необходимости литературного предисловия. И в качестве такого предисловия он пересказывает одну из греческих «поэм» о Богоматери: «Хождение Богородицы по мукам». Богоматерь спускается в ад, где видит муки грешников – и этими муками Она поражена до глубины сердца. И представ перед Богом, она просит прекратить муки всех грешников без изъятия. И Бог показывает на пронзенные руки и ноги Ее Сына, спрашивая: «Как я прощу Его мучителей». И Богоматерь велит всем ангелам, архангелам, святым пасть вместе с Ней и молить о прощении всех без изъятия. Потому что Христос пришел погибнуть не за своих друзей – Он пришел погибнуть за своих врагов, за тех, кто его распинал. Потому что это – мы все.
И это мы можем быть врагами Христа – но Христос не может быть нашим врагом. Потому что Он открывает свои объятия всем с вершины креста, где мы его распяли.
Губы великого инквизитора дрожат, как бы возвращая поцелуй. И он отпускает Пленника на стогны града.
Тут есть два момента. На один из них указал когда-то Павел Фокин. Христос и великий инквизитор находятся в одной тюремной камере. Христос выходит – и любой шаг великого инквизитора, если он пожелает выйти, будет сделан по следам Христа, за Христом – другого пути из камеры просто нет. Нет другого пути из тюремного заключения, в которое человек заточает себя сам, потому что эти толстые каменные стены – это стены нашего «я», отделившегося от Бога. Выйти из заточения в своем «я» - значит возобновить свой брак со Христом.
И второй момент связан с закавыченной цитатой «стогны града». Я уже писала, что речь идет о очень редко употребимом слове. И оно употребляется в русском переводе Евангелия только один раз – когда речь идет о пире, на который не захотели придти званные. Этот пир – образ царствия Божия. И хозяин посылает слуг на стогны града, чтобы собрать всех нищих, убогих, маленьких, всех не годных, по мнению великого инквизитора, для вечности.
Великий инквизитор – званный и избранный, отказавшийся от Христова пира. Он все время обвиняет Христа, что тот пришел спасти только званных и избранных, а все миллионы маленьких людей должны погибнуть без воскресения. Но хозяин посылает слуг на улицы города – так же как Бог посылает Христа на улицы земли, чтобы собрать все маленькое, немудрое, простое мира и призвать всех людей на этот пир. И осуществление этого пира Достоевский покажет в другой главе – в «Кане Галилейской». Это брачный пир Христа со всем человечеством. Это будет пир, где Христос встретит свою пробужденную невесту.
Но вернемся к поцелую Христа. Слишком просто было бы сказать, что это поцелуй примирения. И первое, на что нужно обратить внимание, - это поцелуй, даваемый Женихом не соглашающейся еще на Его поцелуй, отвергающей его невесте. Попробуем понять, что нам здесь в политическом смысле сказано. Надо обратить внимание на то, что в главе «Великий инквизитор» не один поцелуй, а два. Так же, как Христос целует великого инквизитора – Алеша целует Ивана. Иван обвиняет его в литературном воровстве, но очень рад этому поцелую.
В самом начале великий инквизитор говорит Христу – мне все равно, Ты ли это или только Его подобие. Здесь очень важно слово «подобие», ведь мы говорим о человеке, что он – образ и подобие Христа. Любой христианин, любой попытавшийся воплотить в себе христову любовь к человечеству – это качество Жениха-Христа – представляет собой Его подобие. И Достоевский начинает этим вторым поцелуем открытую галерею «подобных» поцелуев в истории. Потому что Иван говорит Алеше: я остаюсь с великим инквизитором, от формулы «все позволено» я не откажусь, что же, за это ты откажешься от меня? И в этот момент Алеша целует Ивана. Здесь из метафизической плоскости мы переходим в плоскость земного времени. Не только у Христа нет врагов – но у христианина нет врагов – потому что люди могут отказываться от христианства и христиан, но христиане не могут отказаться ни от одного из своих братьев. И эти поцелуи – то, что будет повторяться и повторяться в истории. Потому что если мы – христиане, то мы не откажемся ни от кого. И это – великая христианская политика. Нам могут не отвечать на наш поцелуй, но мы все равно должны и хотим его дать.
До какого-то момента мы должны при чтении текста оставаться с великим инквизитором. Было бы слишком просто и очевидно несправедливо сказать, что великий инквизитор ни в чем не прав. Великий инквизитор очень прав, когда описывает состояние человека в мире. Когда он описывает слабости человеческой природы. Честный читатель по себе знает, как хочется отказаться от ответственности. Как хочется отказаться от невыносимой свободы постоянно что-то решать самому. Как хочется получить в свое распоряжение свод правил, живя в соблюдении которых можно было бы быть уверенным, что ты все делаешь правильно. Это соблазн, который все время повторяется в истории человечества. И конечно самый большой соблазн – это не только получить эти правила для себя, но и сказать: это правила для всех. Кто их выполняет – делает правильно, и он – хороший. Кто их не выполняет – делает неправильно, и он – плохой. И начать бороться не против себя, не против своей поврежденной натуры, а против тех плохих, которые не выполняют правила. И таким образом попытаться устроить очередной рай в человечестве. Мы знаем, что все такие раи оборачивались адами. Великий инквизитор последовательно указывает нам на все больные точки человеческой природы. И за это мы должны были бы быть ему благодарны. Он показал нам, куда приводит следование по этому пути. К чему приводит то, когда мы поддаемся искушению выбрать правила. Великий инквизитор сам это сформулировал: единственное, что их ждет, этих соблазненных им младенцев – это ничто. Единственное, куда можно дойти пути бездумного следования за авторитетом – это ничто.
И другой путь описывает великий инквизитор. Страшный путь христианина, который все время должен производить работу сердца. Потому что для христианина нет никаких законов, кроме одного: быть со Христом, стараться стать таким, как Христос.
Достоевский все время мечтал о том, что все были бы христы – это его способ преображения человека и мира («если все христы – будут ли бедные»). И это ответ на старый вопрос о широком и узком пути. Мы все знаем, что спасаются на узком пути, а не на широком. Меня не устраивали все объяснения этого выражения, пока я не нашла того объяснения, которое дает Достоевский в «Великом инквизиторе», которое дает сам великий инквизитор. Оказывается, широкий путь – путь общих правил. Это путь, общий для всех – поэтому он широкий. А узкий путь – потому и узкий, что он только для одного человека. Дело не в том, что мы идем ко Христу той или иной дорогой. Дело в том, что придти ко Христу можно лишь той дорогой, которая существует для тебя и ТОЛЬКО для тебя. И поэтому так неверно и губительно звать кого-то на свой путь. Христиании должен не пригласить кого-то на свой путь, а он должен помочь тому, кто рядом с ним, найти свой собственный путь ко Христу. И это обстоятельство делает любую христианскую политику, любое «христианское государство» чрезвычайно странным и проблематичным. Потому что любая политика – это установление общих законов для человечества, а здесь оказывается, что у человечества только один истинный закон – выраженный блаженным Августином: люби – и делай, что хочешь.
Говоря о «Великом инквизиторе» важно понимать, что Достоевский обращает свои «инвективы» не против католицизма (так же как и в романе «Идиот», кстати), а против Церкви, которая хочет стать Государством. С этого фундаментального вопроса: перехода Церкви в Государство или Государства в Церковь, - начинается роман «Братья Карамазовы». Для Достоевского Государство и Церковь – это не две структуры в человечестве, которые занимаются разными вещами, а это два идеала (в платоновском смысле) стоящих за человечеством, два фундаментальных принципа организации человечества в целом, на совсем разных основаниях. Принцип Церкви – воссоединение людей в единстве, в том единстве, которое однажды было разрушено, и это новое единство представляет собой живой организм, который, опираясь на Евангелие, мы могли бы назвать небесной маслиной, к которой нас хочет привить Христос, отсекая нас от маслины земной. И принцип этого единства, как его выражает Достоевский в своих произведениях, - это отдать свое все, не потребовав себе никаких гарантий – и тогда все – то есть вот это состоявшееся единство – тоже вернет тебе все – твое новое большое все, соединенное со всеми и включившее их, в котором ты впервые окажешься настоящим собой.
Принцип организации Государства совсем другой. Принцип организации Государства – поступиться многим, чтобы выиграть многое. Достоевский прекрасно формулирует принцип организации Государства в «Сне смешного человека»: как бы нам так соединиться в едином обществе, чтобы не переставая любить себя больше всех, все же жить в некотором согласии. Принцип Церкви – возлюбить всех как самого себя. Для Достоевского это два идеала на разных концах шкалы – и человечество движется либо к одному, либо к другому идеалу. Во время написания «Братьев Карамазовых» Достоевскому естественно было говорить о католицизме как Церкви, переходящей в Государство – и по реальным обстоятельствам, и по цензурным соображениям. Сейчас ему, возможно, пришлось бы говорить о переходе в Государство Православной Церкви. Это искушение, которое постоянно присутствует в жизни Церкви – и это именно и есть искушение великого инквизитора. Государство строит, как известно, хрустальный дворец – образец идеального государства, пародию на Новый Иерусалим. Этот хрустальный дворец становится хрустальным гробом Церкви.
Надеяться мы можем только на то, что к своей невесте придет Христос и скажет ей в очередной раз: «Девица, встань».
Снимок Максима Ланового (Обсуждение в ЖЖ)
Теги: Достоевский, литература, религия Категории: Библиотека, Искусство, Не для всех