Ангел говорит мне – Подвинься, и долго умащивается с краю. Мы оба хитрим. Я знаю, ему не нужно места, и он знает, что я это знаю. Но ритуал соблюдаем, к взаимному удовольствию.
Он висит у меня за спиной теплым облаком, и я лежу неподвижно, радуясь его присутствию. Мы говорим мысленно.
- Куда мы пойдем в этот раз?
- Я покажу тебе высший мир! – заявляет он торжественно.
- Не хочу высший! – капризничаю я. Опять ничего не запомню!
Это правда. Каждый раз, как мы заходим далеко и высоко, выше радуги – в груди остается только тепло, а в голове – краски, запахи и звуки. Еще радость, конечно, но она тает, как заря, неостановимо.
- Как хочешь. Он подозрительно легко соглашается. Мы увидим такой мир, который ты не забудешь.
- Мне слышится усмешка или угроза в твоем обещании. А, впрочем, что мне терять? Полетели!
И мы летим. Наискосок, не вверх, и не вниз, а вбок. Кажется, так мы дойдем до края света. Но вот теплый зеленый мирок у желтенькой звездочки, на самом краю вселенной. Я не успеваю спросить, кем тут буду, как осматриваюсь уже изнутри, из чьего-то тела. Ангел не виден, но я знаю, что он где-то здесь – не бросит же он родную душу. Привыкаю, ловлю ощущения и мысли хозяина тела.
Я на работе. Моя должность – Читатель. Я должен читать последние мысли ушедших без завещания, без изъявления своей воли. Это стандартная процедура, когда есть наследники и споры о наследстве.
У меня есть записывающий аппарат. Он старый и громоздкий, но работу свою выполняет – фиксирует мысли, с разбивкой по времени и посекундным нотариальным заверением. У нас с этим строго, потому что подделать мысли легко, а разоблачить подделку – трудно. На такой анализ способны только высшие духи, но что им делать здесь, среди нас, обыкновенных? Вот и процветают мошенники, подделывающие завещания. Поэтому у таких, как я, специалистов хватает работы.
Передо мной очередной клиент. Немного пожухлая девушка с полными слез глазами. Она поминутно промакивает их платочком, но слезы все равно возвращаются. Она смотрит не на меня, а на лежащую на столе фотокарточку, и длинно, с повторами и отступлениями, рассказывает. Женщина на фото смотрит тяжелым взглядом и как будто прислушивается к рассказу.
Они жили вдвоем, мать и дочь, на одну мамину пенсию. Работать девушка не могла, потому что матери требовался постоянный уход. Сиделок нанять не было возможности, а работать не позволяла забота о маме. Мать поначалу просила отдать ее в хоспис, но потом замолчала. Она не была уже в ясном сознании, и могла причинить вред себе и другим, не осознавая последствий. Так продолжалось несколько лет. Девушка привыкла, втянулась, научилась вести хозяйство на одну пенсию, иногда продавала что-то из антикварных вещей, чтобы свести концы с концами. Когда-то она закончила университет, была искусствоведом. Мама ее работала большим начальником в строительной отрасли, руководила большими проектами. С тех пор оставались в доме дорогие красивые вещи. Правда, с годами их становилось все меньше.
Иногда мама вспоминала какую-то особенно дорогую ей тумбочку или вазу, и приходилось придумывать, что они подарили ее родственнице или подруге, на юбилей или день рождения. Мама вспоминала подругу и успокаивалась, и забывала тревогу через минуту. А дочка подолгу потом сидела и вспоминала – всех, отошедших от них, исчезнувших в холодной большой жизни, обтекающей их, как река, оставивших их в маленькой заводи старого дома.
Ее знали везде, жалели, сочувствовали, отпускали без очереди. Понимали, что ей нужно торопиться домой, к маме. Это временное, как ей казалось поначалу, существование растянулось на годы, и она принимала его, не ропща, как данность. Наверное, она верила в бога, воздающего за добро.
Все закончилось вдруг, внезапно. Мама захрипела, упала с кровати, лицо ее исказилось. Скорая приехала быстро, но долго провозились на лестнице - носилки никак не проходили. Санитар в конце концов отставил носилки, взял маму на руки и снес вниз, как ребенка.
Во дворе никого не было. Будний день, еще и дождливый. Только какой-то котенок отчаянно мяукал из детского домика возле песочницы. Мама растерянно смотрела вокруг, пока санитар ее нес через лужи к машине. Она будто не узнавала свой двор, в котором прошла вся ее жизнь. Дочка бежала следом, не разбирая дороги, с большой сумкой. Ей показалось таким важным взять с собой любимые мамины вещи, чтобы той было уютней в больнице. Тапочки, плед, белье, ночнушка, подушка…
Но все это оказалось излишним. До больницы маму не довезли.
Когда началась агония, фельдшер, согласно инструкции, подключил аппарат записи последней воли. Но старушка передала только – “Ему, все ему!” Завещание, ясно выраженное, хотя и темное по сути, было заверено и приложено к справке о смерти. Дочка похоронила мать, и осталась ни с чем. Даже деньги снять с их совместного счета она теперь не могла, да и дом был оформлен на мать – она не позаботилась вовремя на себя его переоформить. Жила она теперь в собственной квартире на птичьих правах, кормилась соседскими милостями и продуктами, и я остался ее последней надеждой.
Мои услуги стоят дорого, но в таких случаях государство берет на себя их оплату. Не из человеколюбия, а избавляя себя этим от длительных судебных разбирательств.
Я настраивал аппарат, не торопясь, оттягивая неизбежное. Мне предстояло неприятное дело. И то, что такое случалось часто, не ослабляло моей неприязни к самому себе. По сути, мне предстояло за деньги этой девушки убить ее последнюю надежду. Но выбора у меня не было. Отказать ей я не имел права.
- Наденьте эти электроды, вот так. Пожалуйста, постарайтесь соблюдать тишину, в том числе и мысленную. Вы не сможете повлиять на волю вашей матери, но, если начнете мешать, я вас отключу, и вы не сможете нас слышать. Вам все понятно?
Она кивает, и слезы переливаются ручейками на щеки. Она промокает глаза в очередной раз. Платок совсем мокрый, думаю я и протягиваю ей рулон бумажных полотенец. Она благодарно кивает и долго сморкается.
Электроды закреплены, аппарат включен. Я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться, и иду к той женщине на фотокарточке. Она еще недалеко от нас, и контакт удается создать легко. Я вижу ее посреди голого поля, одну, под серым небом. Женщина стоит, глубоко задумавшись, наверное, вспоминает прожитую жизнь. Знакомый унылый пейзаж чистилища. За праведниками и грешниками приходят сразу, а вот такие, не горячие и не холодные, ждут своего подолгу. Я обращаюсь к ней мягко и уважительно, по имени-отчеству. Она смотрит на меня с интересом, но я по обязанности объясняю, что не уполномочен ни на что, кроме ее завещания. Она кивает понимающе и теряет ко мне всякий интерес. Необычная для меня ситуация, ведь не заставлять же покойницу говорить силой. Я пытаюсь достучаться до нее, но она меня будто не видит. Все ее мысли о чем-то другом, более важном, чем какой-то нотариус с оставленного ею мира. Я пускаю в ход последнее, самое сильное оружие.
- Не будьте такой бессердечной! Подумайте о своей дочери. Она же осталась и без дома, и без всяких средств к существованию. Если вы не разъясните нам свою последнюю волю, все перейдет государству, а ваша дочь останется нищей. А она ведь всю жизнь на вас положила!
- А кто вы такой, чтобы меня упрекать в чем-нибудь?
Уже не старушка, а дама, поворачивается и смотрит на меня, как через прицел оружия. Я отвожу глаза – у женщины очень сильная воля, оказывается. Нее зря же была большим начальником.
- Вас, молодой человек, я не знаю, и знать не хочу. А дочке моей передайте…
- Она слышит вас сейчас, вы можете обращаться к ней напрямую! – вклиниваюсь я в монолог.
- Очень хорошо. Мне не удалось сказать тебе, доченька, многое, точней – ты не хотела меня слушать. Сколько раз я говорила тебе - оставь меня, сдай в хоспис, иди работать, иди жить своей жизнью! Так нет же, тебе нужно было приносить себя ежедневно в жертву, на алтарь дочерней любви. Мои слова ты воспринимала, как бред выжившей из ума старухи. А я, между прочим, тысячными коллективами управляла, и мои решения всегда оказывались наиболее эффективными, рациональными, правильными – стратегически. Это все признавали, не зря же появились и пенсия, и дом, и богатство, тобой разбазаренное!
Думаешь, я не понимала, что ты продаешь потихоньку то, что я когда-то любила, искала, покупала, берегла? Но это – ладно, мелочи, а как мне благодарить тебя за лишние десятилетия жизни? Прозябание в дряхлом теле, боли, болячки, болезни… В хосписе я бы угасла за год, а ты подарила мне годы мучений. Надеялась, наверное, на мою вечную благодарность. Но ошиблась.
Все свои сбережения – она поворачивается ко мне и смотрит грозно, как царица, - я оставляю приюту для бездомных животных. В первую очередь – тому котенку, что мяукал во дворе. Я его голос всю последнюю неделю слышала. Вот он точно ни в чем передо мной не виноват, а только в том, что жить хочет. Так вот, я завещаю – животное поймать и определить в приют. И в этот же приют – все, мне принадлежавшее. А тебе, дорогая (я вздрагиваю от эмоционального посыла), я ничего не оставляю! Все ему, только ему!
Дама продолжает свою речь, перечисляя сбережения, счета в банках, доли в компаниях – да она миллионерша! – а я уже не слушаю, вглядываюсь в её жесткое волевое лицо. Кого-то мне напоминают эти высокие скулы, этот безжалостный равнодушный взгляд…
Да это же вылитая Баст! Богиня-кошка древнего Египта. Хотя, судя по ее ярости, скорей – Сехмет, львиноголовая разрушительница миров. Каким ветром ее занесло сюда, на край света?
Это уже мои собственные мысли, а Читатель пока терпеливо кивает, стремясь не мешать выговориться покойнице. Но та вдруг иссякает, как костер без топлива. Оборвав монолог на полуслове, она поворачивается и уходит в распахнувшиеся перед ней высокие двери. Оттуда пышет жаром и светом, и видны в две шеренги склонившиеся до земли придворные. Богиня уходит, на ходу изменяясь, и Читатель запоздало кланяется ей вслед. Молодец, вспомнила настоящую свою природу, одобрительно думаю я.
Читатель открывает глаза, отключает аппарат записи и помогает девушке освободиться от электродов. Она смотрит на него в ужасе. Вокруг нее только что обрушился целый мир, единственный знакомый ей мир. Читатель протягивает ей заверенную копию завещания. Девушка с трудом встает, как встают старые люди, и стоит, не уходя. Обращается к Читателю:
- Что же мне делать теперь? Как теперь жить, со всем этим? – она протягивает на ладони кассету с записью, и пальцы ее дрожат. Читатель тупо молчит, и мое возмущение толкает меня на святотатство.
Мое обычное состояние в наших путешествиях с ангелом – Иванушки-дурачка. Все вижу, и ничему не удивляюсь. Рассматриваю с открытым ртом чужие пейзажи, чужие жизни, чужие поступки. Как в телевизоре Клуб путешественников.
Но сегодня – другое дело. Не каждый день видишь богиню, пусть даже из далекого полузабытого пантеона. И – на заднем плане – еще одна мысль, о настоящей природе самой девушки. А так ли она проста, если сама Сехмет прожила с ней всю жизнь здесь? Уж не Гуань-Инь ли милосердная пришла сюда успокоить и смягчить буйную египетскую сестру? Впрочем, кто их мотивы, богов, разберет, тем более, женщин. Пока сами не объяснят, ни за что не поймем.
Выпав из привычной эмоциональной отстраненности, я уже не могу в нее вернуться. Меня волнует судьба этой девушки, и я переступаю неписанное правило ментального путешественника – не вмешиваться ни во что. Как какой-нибудь дух-одержатель, я перехватываю управление чужим телом, и беру разговор в свои руки.
- Советую вам найти как можно быстрей того самого котенка, и явиться вместе с ним в приют – по вашему выбору, в какой. Думаю, руководители любого приюта будут счастливы узнать от вас о таком подарке.
Кстати, можете предложить им свои услуги, как штатный работник. Скорей всего, учитывая обстоятельства, они согласятся принять вас на постоянную работу, и даже сохранить за вами вашу квартиру. Вы ведь вольны пойти и в любой другой приют – дар привязан только к котенку.
Девушка смотрит на меня круглыми от удивления глазами. Наконец, до нее доходит юмор ситуации, и она робко улыбается.
- Скажите, а разве не судебные приставы должны всем этим заниматься?
- Чем? Ловлей котят? Да зачем им эта головная боль? Вы просто поможете им, избавив от необходимости что-то делать. Им останется только оформить передачу наследства, получив свои проценты за оформление.
Я разливаюсь соловьем, выуживая из памяти Читателя необходимые подробности, и подталкиваю девушку к нужному решению.
- По закону я должен передать завещание немедленно. Но мне что-то нездоровится, и я собираюсь взять выходной на завтра, а там и конец недели близок... Но в понедельник, со свежими силами, передам, как полагается, все документы в министерство юстиции. Так что у вас на все про все есть три дня. Ну как, успеете, или вам моя помощь нужна?
Она смотрит на меня, и улыбка вновь освещает её лицо.
- Да, я буду очень благодарна вам, господин Читатель, если вы захотите мне помочь. Я никогда еще не ловила кошек, и, боюсь, без вашей помощи мне не справиться.
Когда она улыбается, то становится очень хорошенькой. Читатель внутренне обмирает от моего напора, но, слава богу, не сопротивляется. Ему кажется, что это вдохновение несет его на крыльях – пусть кажется! Я отпускаю его, отстраняясь – пускай продолжает самостоятельно.
Он закрывает лабораторию, берет большой зонт, предлагает девушке руку, и они выходят под холодный осенний дождь, ловить кота. Я зову ангела, и он появляется ниоткуда, улыбаясь. Мы возвращаемся быстро, и от мелькания миров у меня рябит в глазах. Я закрываю слипающиеся глаза, и слышу сзади нежный голос:
- Спокойной ночи, спаситель котят и сирот!
Снимок Марии Неласовой (Обсудить в ЖЖ)
Теги: рассказ, фантастика, эзотерика Категории: Библиотека, Нью-эйдж, Основные разделы, Тексты