«Стукачи осторожнее, хоть и не прячут лица» (Борис Херсонский)
«И зачала ещё, и родила сына, и сказала: на сей раз восхвалю (уда) Господа; поэтому нарекла ему имя Йеhуда» (Тора, Бытие 29:35)
Казнь
- Ты что ему сказал, сука?! Я же видел, как ты что-то шептал ему на ухо, когда петлю затягивал?!
- Не ори, Вадим Акимыч! Ты хоть и главный здесь полицай, но завтра запросто можешь оказаться на его месте, - ответил палач и выбил лавку из-под ног пацана лет пятнадцати. - Молюсь я, грех с души снимаю.
- Понятно, - ответил Акимыч, стараясь не обращать внимание на трепыхающееся тельце с табличкой "Партизан". - Не могу к этому привыкнуть - как будто мне самому горло петля каждый раз сдавливает. Ты, как там тебя, стольких на тот свет отправил, что уже никакой молитвой не поможешь. Пошли лучше шнапсу хлебанём да за жизнь с ребятами потрындим, или опять в своей каморке нажрёшься до беспамятства в одиночку? Водкой чужую кровь с души не смоешь…
- Сам я… Один, - отмахнулся палач и пошёл мыть руки. Но Акимыч не отставал:
- Слышь, забыл, как тебя, вон уж слышно канонаду красных: завтра-послезавтра здесь будут. Что думаешь? Думаешь нужны мы там немцам? Идти ведь дальше некуда: вон уж и Румыния за рекой. - Акимыч подошёл совсем близко и заговорщицки зачастил. - У меня тут план есть пробраться в Турцию. Там нейтралитет. Как-нибудь выживем…
- Я подумаю. Дел у меня здесь вроде не осталось…
- Давай, - перебил его Акимыч, - если что, завтра вечером вдвоём и рванём.
Неделю спустя
- Ну что, Вадим Акимыч. Теперь вместе на лавочке стоим с «галстуками» на шее, как тот пацан. Не получилось у тебя откупиться мною от красных.
- Да ты хоть дейштвительно зашлужил… - прошепелявил Акимыч окровавленным ртом. - Надо было мне шразу признатьшя, как ты… Только два зуба оштавили... шуки крашнопузые… Как ты там молилщя? А то я уж и забыл… Что говорил пацанёнку-то?
- Говорил то же, что и всем мною казнённым... Мне это один приговорённый наказал перед казнью. Давно… А я теперь и тебе могу сказать, Богуслав. Тебя ведь так мать звала, - палач нагнулся к самому уху очумевшего от неожиданного разоблачения «Вадима Акимыча», немного отодвинув своей табличкой «Палач» его табличку «Иуда». - Не бойся, Славка. Всё теперь будет хорошо, милый. Как умрёшь, иди направо. Там увидишь как бы дождь серебряный - входи в него смело: он смоет с тебя кровь и грязь. Потом пойдёшь дальше - увидишь вторую завесу из солнечного дождя. Входи в него и выйдешь в одежде обелённой. Иди дальше и увидишь завесу из переливающегося воздуха - входи в неё: это сама Любовь. Выйдешь из-под неё с крыльями невидимыми - лети куда хочешь, Славка, но лучше - по Лучу Света вверх, к Источнику, в Вечность, - сказал палач и с последним словом вытолкнул из под своих ног лавку.
Тот свет
- Похоже, что всё так и есть, - оглянувшись сказал Славка, не обращая внимание на два раскачивающихся рядом тела. - Зачем лавку под нами сам выбил?
- То, что я тебе сказал, нужно сказать в последнюю минуту, пока другие мысли в голове не появились. Есть такая минута перед смертью, когда мозг теряет надежду выжить, и тогда человек слушает по-настоящему. Экзистенция… Тебе туда, - сказал Палач и указал на стену серебряного дождя, колышущуюся невдалеке.
- Постой, а ты как же? Пошли вместе.
- Меня не пропустят те, кого я туда до тебя отправил, а ты для них теперь свой, убиенный.
- И куда ты теперь, в Ад?
- Типа того: отдохну немного и снова на Землю. Работа у меня - направление указывать.
- Ну, успехов тебе ... в труде. Лучше уж ты, чем кто-то, - сказал Славка и, наконец, улыбнулся. - Прости меня, Пилат.
- Ничего, нормально, я уже привык.
Мощно.
Иным нынешним на Руси край бы хотелось узнать наперед божий промысел.
Ан нет.
Ибо погрязли.
СПАСИБО.
Мощно.
Иным нынешним на Руси край бы хотелось узнать наперед божий промысел.
Ан нет.
Ибо тьма их полонила. Погрязли.
СПАСИБО, уважаемый.