Итак, как мы убедились, ни один исторический источник не подтверждает существования торгового пути «из варяг в греки». Получается, что апостол Андрей — единственный известный исторический персонаж, который проделал знаменитый маршрут из конца в конец. Но так ли это? Неужели апостол и в самом деле предпринял путешествие из Херсонеса в Рим через Новгород-на-Волхове?
Давайте еще раз вернемся к первым страницам «Повести временных лет» и внимательно прочитаем то, что там написано:
«И бе путь из варяг в греки и из грек до Днепру и верх Днепра волок до Ловати, и по Ловати внити в Илмерь озеро великое; из него же озера потечет Волхов и втечет в озеро великое Нево; и того озера внидет устье в море Варяжское; и по тому морю внити даже и до Рима... А Днепр втечет в Понтеское [Черное] море треми жерелы [устьями], иже море слывет Руское, по нему же учил апостол Андрей, брат Петров...».
Из приморского малоазийского города Синопа Андрей приходит в крымскую Корсунь (Херсонес Таврический). Здесь, узнав, что рядом находится устье Днепра, он довольно неожиданно «всхоте поити в Рим». Случайно («по приключаю») апостол останавливается на ночлег на берегу Днепра, где позже суждено было возникнуть Киеву. «Заутра встав», он пророчествует своим ученикам о будущем величии Киева, осененного Божией благодатью, поднимается на «горы сия», благословляет их и воздвигает на этом месте крест. Затем он продолжает свой путь до Новгорода, где становится изумленным свидетелем банного самоистязания новгородцев: «…како ся моют и хвощутся... едва вылезуть еле живы; и обольются водою студеною, и тако оживут; и тако творят по вся дни, не мучимые никемже, но сами ся мучают...». Добравшись до Рима, он рассказывает об этом поразившем его обычае, и римляне «слышавше дивляхуся». После этого апостол без всяких приключений возвращается в Синоп.
Мы уже имели случай остановиться на легендарности известий о пребывании апостола Андрея в Скифии и уж тем более в северных областях Русской земли. Но и без этих соображений сказание о хождении Андрея на Русь смущало исследователей, в том числе историков Церкви, прежде всего своей очевидной нелепостью с точки зрения географии. «Посылать апостола из Корсуни в Рим помянутым путем, — писал Е. Е. Голубинский, — есть одно и то же, что посылать кого-нибудь из Москвы в Петербург путем на Архангельск» (Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. М., 1880, Т. 1. С. 4).
Прояснить этот вопрос помогает одна деталь в древнейших текстах сказания, где Днепр наперекор географии втекает в Черное море тремя устьями («жерелами»). Должное внимание к себе со стороны историков она привлекла относительно недавно. «Факт этот в высшей степени примечателен, — замечает А. Л. Никитин, — поскольку исключает возможность отнести его на счет ошибочной правки редакторов и переписчиков, ибо реальный Днепр в исторически обозримое (голоценовое) время неизменно впадал в Черное море одним устьем с Южным Бугом, образуя общий Буго-Днепровский лиман. Последнее обстоятельство было хорошо известно на Руси и даже заставило монаха Лаврентия в процессе переписки текста ПВЛ (имеется в виду Лаврентьевский список «Повести временных лет». — С. Ц.) соответственно изменить «тремя жерелы» (Ипатьевского списка. — С. Ц.)... на «жерелом»... Наоборот, у Дуная, при столь же неизменном наличии семи рукавов дельты, по традиции указываются только три важнейшие — Килийское, Сулинское и св. Георгия» (Никитин А. Л. Основания русской истории. М., 2000. С. 131).
Из этого любопытного наблюдения ученый делает вывод, что «перед нами яркий пример укоренения на русской историографической почве уже существовавшего произведения, обладавшего, кроме агиографического, еще и географическим содержанием — указанием на традиционный путь «из варяг в греки» по Дунаю, который русским летописцем был перенесен на Днепр, исказив историко-географическую перспективу и внеся смятение в умы позднейших исследователей» (Там же, с. 133–134).
Иначе говоря, в основе русского сказания о хождении Андрея по Днепру и Волхову лежит более древнее сказание о хождении апостола по Дунаю.
К такому неожиданному заключению есть все основания.
В эпоху Римской империи основной торговый путь, связывавший европейские Восток и Запад, Север и Юг, пролегал вдоль Дуная. Торговые караваны двигались по нему посуху, придерживаясь дунайского «лимеса» (пограничной линии крепостей на правобережье Дуная, соединенных между собой превосходными мощеными дорогами), ибо люди античности вообще предпочитали сухопутные путешествия превратностям плавания, на которое они отваживались только в случае крайней необходимости.
Массовые варварские вторжения на Балканы во времена Великого переселения народов сделали этот путь небезопасным, а оседание на дунайских берегах славян и тюрок-булгар и вовсе перекрыло на добрых два столетия всякое сообщение между Константинополем и Римом. Ситуация стала меняться только в 60 – 70-х гг. IX в. в связи с крещением Болгарского царства и Великоморавского княжества. Христианский мир с восторгом воспринял восстановление древней магистрали, связующей обе бывших части империи. Письмо папы Николая I к реймскому архиепископу Хинкмару, относящееся к этому времени, полно восхвалений Божественной милости, благодаря которой снова стало возможным сообщение между Римом и Византией. С не меньшим энтузиазмом обсуждалась эта новость в Константинополе.
Торговые пути в средневековой Европе
Знание этих историко-географических реалий второй половины IX в. позволяет понять, что заставило апостола Андрея из русского сказания предпринять никак не мотивированное и противоречащее здравому смыслу путешествие из Корсуни в Рим через Варяжское море. На самом деле летописец всего лишь перелицевал на русский лад какую-то легенду о путешествии Андрея из Византии в Рим по Дунаю, возникшую под впечатлением, так сказать, географического воссоединения Восточной и Западной церквей.
Непосредственным источником, откуда автор русского сказания почерпнул идею об отождествлении Дуная с Днепром, с известной долей вероятия, могло быть одно сочинение из круга «андреевской» литературы «О двенадцати апостолах: где каждый из них проповедовал и где скончался», в котором среди земель, исхоженных апостолом Андреем, указана придунайская Фракия. Дело в том, что в древности на Галлиполийском полуострове находился еще один Херсонес (Фракийский), и имеются все основания предполагать, что именно этот, а не крымский, Херсонес фигурировал в первоначальном варианте сказания.
Но сама первоначальная легенда о путешествии Андрея по Дунаю в Рим, легшая в основу русского сказания, возникла, скорее всего, не у греков, а у славян Подунавья. На это указывает редкий термин, сохранившийся в Лаврентьевском списке «Повести временных лет», — «квас уснияный», которым новгородцы, по словам апостола, обливались в бане. Слово «уснияный» имеет соответствия только в словенском (usnje) и старочешском (usne) языках в значении кожа, сыворотка, употребляемая при обработке кож, или, может быть, щелок (Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 403–404). Таким образом, в приложении к банной жидкости оно обозначает дубильный квас (Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 82), а облитые им «новгородцы» русского сказания претерпевают неожиданную метаморфозу, превращаясь в дунайских мораван.
Все эти обстоятельства дают возможность указать на ту группу людей, в чьем кругу, скорее всего, зародилось и получило литературное воплощение сказание о хождении апостола Андрея по Дунаю. Это — литературно-ученый кружок «солунских братьев», Константина (Кирилла) и Мефодия. Имеется немало свидетельств тому, что миссионерская деятельность славянских первоучителей воспринималась их ближайшим окружением как прямое продолжение апостольского служения Андрея. Автор канона «первому Христову слу (послу, апостолу)» Наум Охридский, один из членов кирилло-мефодиевского кружка, все свое сочинение, по сути, построил на сопоставлении духовного подвига Андрея и равноапостольных братьев.
В связи с этим следует обратить внимание на необычную роль, отведенную апостолу Скифии в русском сказании. Андрей представлен там простым путешественником, наблюдателем чужих обычаев; вся его духовная миссия исчерпывается предсказанием о грядущем процветании христианства в Русской земле. Это странное поведение апостола тревожило древнерусских книжников. Преподобный Иосиф Волоцкий даже открыто ставил вопрос: почему апостол Андрей не проповедовал христианства в Русской земле? И отвечал так: «Возбранен бысть от Святого Духа». Надо полагать, что русское сказание копировало поведение апостола из моравской легенды, которое имело вполне конкретный и ясный смысл. Отказ Андрея от проповеди на берегах Дуная еще теснее связывал апостола с миссионерской деятельностью Константина и Мефодия, которые, таким образом, выступали его духовными наследниками, завершителями его дела. Древнерусский книжник, заимствовавший и переработавший старое моравское предание, неосторожно выронил из него саму его суть, из-за чего хождение Андрея по Русской земле не было напрямую соотнесено с последующей просветительской деятельностью княгини Ольги и князя Владимира.
Но в таком случае, какую же цель преследовал автор русского сказания? Думается, что ответ на этот вопрос кроется в эпизоде с «банным мытьем». Вряд ли он присутствовал в моравской легенде о хождении Андрея по Дунаю. Возможно, рассказ о славянской бане, всегда приводившей в изумление иностранцев, содержался в отчете «солунских братьев» об их моравской миссии. Существование такого документа, представленного ими Ватикану или Константинопольскому патриархату, можно предполагать с большой долей вероятия: именно оттуда должен был перекочевать в нашу летопись «уснияный квас»; не исключено также, что в этом отчете фигурировал какой-нибудь среднедунайский Новгород. (В связи с этим предположением обращаю внимание читателя на область в современной Венгрии — Ноград, лежащую в настоящем «банном» окружении: Рудабанья, Цинобаня, Ловинобаня, Банска-Бистрица, Банска-Штьявница, Татабанья. Похоже, что здешние «новгородцы» были известны, как отчаянные парильщики, или, точнее, любители горячих ванн, так как названия данных городов, скорее всего, связаны с наличием в этих местах горячих источников — «бань»). Во всяком случае, Житие Константина и Мефодия свидетельствует, что во время почти двухлетнего пребывания в Риме братьям неоднократно приходилось рассказывать об обычаях крещенных ими народов любознательным римлянам, реакцию которых на услышанное запечатлело русское сказание: «и се слышавше дивляхуся». Но трудно указать причины, которые могли бы побудить составителей моравского сказания о хождении Андрея соединить банный эпизод с именем апостола. Их слияние, скорее всего, произошло уже в русской версии сказания. Причем нельзя не заметить, что летописный рассказ пронизан глубокой иронией. Автор русского сказания явно хотел посмеяться над кем-то. Конечно, объектом насмешки не мог быть апостол. Тогда кто?
Эпизод с новгородскими банями имеет бросающуюся в глаза параллель с «банным анекдотом» из «Истории Ливонии» Дионисия Фабрициуса (XVI в.). Речь там идет об одном забавном происшествии, будто бы имевшем место в XIII в. в католической обители в Фалькенау под Дерптом. Местные монахи потребовали у папы увеличить причитающееся им содержание, так как, по их словам, они столь ревностно служили Господу, что изнуряли себя «сверхзаконными» аскетическими упражнениями, не предусмотренными уставом. Из Рима в Фалькенау отправился посол, чтобы разузнать, в чем дело. Прибыв на место, он стал очевидцем того, как монахи, во одоление плотских страстей, запирались в помещении, где в страшной жаре хлестали себя прутьями, а потом окатывались ледяной водой. Итальянец нашел, что такой образ жизни невозможен и неслыхан между людьми. По его докладу папа приплатил нечто монастырю.
Взятая вне исторического контекста, эта история выглядит просто веселым фаблио, плодом ренессансного остроумия. Но легковерие посла-итальянца, а заодно и папы, становится понятным, если вспомнить, что XIII в. был эпохой расцвета движения флагеллантов, «бичующихся» (от лат. flagellare — «хлестать, сечь, бить»). Практика флагелланства бытовала в Римской церкви задолго до этого времени. При Карле Великом самоистязанием прославился святой Вильгельм, герцог Аквитанский; в X в. на этом поприще рьяно подвизался святой Ромуальд. Теоретическую основу под эту форму аскетизма подвел в XI в. Петр Дамиани в своем трактате «Похвала бичам». Душеполезность бичевания и самобичевания проистекала из следующих положений: 1) это подражание Христу; 2) деяние для обретения мученического венца; 3) способ умерщвления грешной плоти; 4) способ искупления грехов.
Под влиянием этих наставлений священники и монахи принялись ревностно истязать себя и своих прихожан во славу Божию. Со второй половины XIII в. движение флагеллантов приняло размеры общественного умопомешательства. В 1260 г. в чудодейственную спасительность этого средства уверовали разом десятки, сотни тысяч людей; с этого времени в течение нескольких столетий процессии флагеллантов стали обычным явлением на дорогах Италии, Франции, Германии, Фландрии, Моравии, Венгрии и Польши. Изуверские настроения не затронули только Англию и Русь. Комедия с банным истязанием перед лицом папского посла, рассмотренная под этим углом зрения, приобретает черты скрытого протеста против религиозного фанатизма, одобренного и поддержанного Римом.
И вот тут мы, похоже, приближаемся к разгадке необычного сюжета русского сказания о хождении апостола Андрея. Главный акцент в нем, как легко убедиться, приходится на посещение апостолом новгородских бань и последующий рассказ об этом событии римлянам, причем «римский отчет» Андрея ограничивается одними банями, о великом будущем Киева нет ни слова. Обыгрывание темы «мученья» и «мовенья» выглядит, таким образом, неприкрытой насмешкой, но не над новгородцами, как думали многие исследователи, а над неуместным аскетическим усердием «латынян». А то обстоятельство, что эта насмешка оказывалась вложенной в уста самому апостолу, первому из учеников Христа и старшему брату Петра, подчеркивало превосходство славян, русских над «немцами» и — поскольку обычай в то время был неотделим от обряда — в целом православия над католичеством. Следовательно, русское сказание о хождении апостола Андрея несет в себе ту же смысловую нагрузку, что и многочисленные летописные инвективы против злого «латынского закона».
Для датировки русского сказания небезынтересен тот факт, что в 1233 г. великий князь Владимир Рюрикович изгнал из Киева доминиканцев. Между тем именно этот орден наиболее ревностно придерживался теории и практики флагелланства. Характерно, что и монастырь в Фалькенау, с которым связан «банный анекдот» Фабрициуса, принадлежал доминиканцам.
Таким образом, путем «из грек в варяги» апостола отправил русский книжник, один из редакторов «Повести временных лет», живший, по всей вероятности, во второй трети (после 1233 г.) или даже в конце XIII в. А без хождения на Русь апостола Андрея этот историко-географический фантом испаряется навсегда, словно горячий пар новгородских бань.
Категории: История, Основные разделы, Религии мира