(Подборка Олега Прокопьева)
Между
(Лес и река, и тропа между ними.
Ищущий нечто, умеющий плавать –
не говори и не спрашивай имя.
Цель бесконечна. Река твоя справа).
Ветер не светит, и свет не колышет
сосны, что левое небо закрыли.
Птицу не видно за кронами, слышно:
воздух кромсают могучие крылья.
Тут же плеснули пичуги помельче
вразноголось, будто кровью из вены.
Путь человечий широк и размечен –
прочие твари не столь откровенны.
Зверь не выходит навстречу, но зримы
след от когтей, отпечаток копытца.
То ли он сам, то ли страх наш звериный
в чаще ворчит, в камышах копошится.
Та, что ударом хвоста по воде
ранит закаты – не рыбой, а девою
петь выходила при первой звезде.
Всякий расскажет, а кто разглядел ее?
Внешность обманчива, голос правдив –
голый, отдельный, в слова не одетый,
тот, что отверзся, когда, проводив,
заголосила: Единственный, где ты!
Так и остался озвучивать лес,
ветром на воду набрасывать ретушь –
песен русалочьих плеск-переплеск
хохота в плач. А русалку не встретишь.
(Лес и река, и тропа между ними.
Ищущий нечто, умеющий плавать –
не говори и не спрашивай имя.
Цель бесконечна. Река твоя справа).
Запретный плод
Будто праздничней, разгульней, горячее,
чем манит оттенком крови и пожара.
Если Божий, значит – лучший и ничейный...
Не вкусила,
но в ладонях подержала.
Нет, не солнцем, лишь луной, но в полнолунье,
но так ярко, будто все уже проснулось
неразбуженным, за миг до поцелуя...
Не вкусила,
но губами прикоснулась.
...Прежде жала отравляющая жалость,
прежде знанья окрыляющая сила...
Не вкусила,
но щекою прижималась –
кожа к коже, нежно-нежно...
Не вкусила!
Оттого, что все вмещаемое в разум –
все заразы истребленья и позора,
преступленья, войны, прочие оргазмы
в нем сокрыты, точно в ящике Пандоры.
Но пока висит он прочно и высоко,
невредим, – вообразить еще возможно,
что в сравненье с этим вкусом, этим соком
все несчастья неизбежны.
И ничтожны.
Так любуйся им, пока он плод не-знанья,
не печалями – мечтаньями расцвечен!
Оттого, что рай недолог –
до изгнанья.
Оттого, что тишина.
И боль.
И вечность...
РУССКИЙ ДИАЛОГ
- Не обижен силой и ростом,
только в этих дебрях – что проку?
- Между садом грёз и погостом
протори для ближнего тропку.
- Между садом грёз и погостом
мы идём, но не выбираем…
- Проживи так скорбно и просто,
чтобы смерть показалась раем.
БАНАЛЬНОСТЬ БОЛЬ
«Для меня она – боль…» – нечто подобное поэты нередко говорят о поэзии
- Ау!дитория! Дитя!…
Я не готова, будто к бою.
Они пришли. Они хотят,
чтоб их кормили свежей болью.
Они сейчас – одно дитя…
Дитя, не знаешь, чем заняться?
А вот пустышка для тебя
из звуков и агглютинаций –
галлюцинаций языка –
симплоки, эллипсы, хиазмы,
густых метафор облака,
старинных символов миазмы –
нетрезвый строй увечных строк,
чьи раны рифм исходят гноем.
И ты высасываешь сок
блаженной боли. Остальное
ты только хохотом сблюёшь,
клочками памяти растащишь…
Но если слёз прольётся дождь –
о, это всех оргазмов слаще!
Вода темнее в глубине,
будь океан ты или лужа.
А ниже, там, на самом дне –
отчаяние. Боль. И ужас.
Твои. Я лишь источник слов,
ловец, удачливый не слишком,
рыбак, русалка, крысолов…
Ты помнишь? Я дала пустышку –
стихи. Молчание и вой.
Стихи – предвестники несчастий.
Души застенчиво-живой
отмершие в экстазе части.
Но мне ли корчиться внутри
словесной клетки? Боль конечна,
её предел – предсмертный крик.
А дальше – беспределье. Вечность…
ВАРИАЦИЯ НА СРЕДНЕВЕКОВУЮ ТЕМУ
Белый рыцарь на белом коне
говорил ей, уставившись вдаль:
«Тело женское – скверны скверней,
ты мне чистую душу отдай».
И она полетела б за ним –
только тела так тягостен вес,
да волос беззастенчивый нимб
весь запутался в ветках древес.
Чёрный рыцарь на чёрном коне
ей нашёптывал пылко и зло,
что душа бесполезна в жене,
лишь бы тело, как роза, цвело.
И она бы к нему на коня
драгоценней шелков улеглась –
но душа заперла, как броня,
и шипами торчала из глаз.
Благо, телу недолго цвести,
а душе – унижаться земной.
Да венками дороги плести,
призывая: «Кто любит – за мной».
Башни, скалы, обрывы, мосты –
не затем ли кругом вознеслись,
чтобы тело ронять с высоты?
чтобы душу – на волю и ввысь?
Но вольней насладиться тоской
там, где кромка глубин и высот.
Просто время безбрежной рекой
унесёт, унесёт, унесёт...
«А кто любит – не надо за мной».
До чего же теперь хороша!
Тело сделалось чёрной землей,
белым облаком стала душа.
СЕКСИСТСКАЯ ЗАПОВЕДЬ
Вторгаясь в рай сквозь тесные врата,
не прибегай к посредничеству рта
и рук, не в меру ласковых от жажды.
Иначе рай придется разделять
с той, что не даст ни в ангелов стрелять,
ни в одиночку плод употреблять…
такое долго выдержит не каждый.
А впрочем, долго там вдвоем – ни-ни.
Идет ли счет на годы или дни –
традиции изгнаний нерушимы.
Поэтому и думает: «А… дам»,
бродя по расцветающим садам,
давно уже не первая из дам.
И за нее иначе не решим мы.
Но ждать преображения воды,
но оставлять культурные следы
не в кайф, пока невнятен вкус потери.
Мужчина – вектор. Женщина – овал.
Живи теперь, как Бог нарисовал.
И даже на двоих один провал
почувствуется – каждому – по вере.
УСТАЛАЯ МЕЧТА
Затеряться в тиши безмобильной глуши,
в словаре обновляя одни междометия.
И растить в парниках непослушной души
только то, что достойно бессмертия.
ИГРЫ СВЕТА
Когда я гашу свечу,
мне светят твои глаза.
И я мерцаю в ответ
родинками на теле.
Тогда уже все равно –
ты рядом со мной или за
две тысячи толстых стен от моей постели.
Тяжелый дневной фонарь
заброшен за край земли.
И спущены с облаков
невесомые сходни –
чтоб те, чье зренье мудрей, наблюдать могли
в замочные скважины звезд
чудеса Господни.
Когда сквозь померкший свет
свечи на смертном одре
проявится свет иной золотым сияньем,
он выжжет нашу любовь –
за привкус приставки «пре»,
за то, что она была
иногда деяньем.
ПАМЯТИ ЭПОХИ РЫБ
Воды отходят, чтоб новой земле родиться.
Выловить эту тайну деревья стонут.
Рыбкину песню в клюве уносит птица.
Рыбы в воде летают, а птицы тонут.
Горное озеро выше костра в долине.
Ветры воды постоянней ветров воздушных.
Но не живут под водой – ни огонь, ни клинья
птиц перелетных, забывших о рыбьих душах.
То-то и грезится рыбам большим и малым
о металлической птице, акуле неба:
вот бы она в их родной водоем упала,
вместе с мальками-людьми распласталась немо.
Не потому, что навек утолится голод,
что фюзеляж хорошеет, рачками вышит,
а потому, что с тех пор это будет город –
город священный, посланный рыбам свыше.
Из потаенных времен прилетят потомки
молча молиться памятникам-скелетам –
чтоб миновали сети, чтоб лед был тонким,
чтоб небеса не отняли воду летом…
Все бы летать и мечтать, да тесны полеты
в речке отмеренной, сдавшейся в плен бетону.
Младшая рыба в тотемном созвездье, кто ты?
Рыбы в воде летают, а в небе тонут.
А на земле все равно наступает лето,
щедрое – всем достается, не всем хватает.
Солнце смеется над миром, желавшим света,
смертью смеется, и птицы в огне летают.
* * *
Пока справляем Рождество
и вопрошаем безответно,
здесь шепот музыки Его
живет под псевдонимом ветра,
невнятный перелетный гул.
И слабый свет нисходит с неба.
И мальчик руку протянул –
и просит милостыню снега.
* * *
Я доверила ветру вести меня по лесу –
чтобы кроткие липы тянулись лапками,
чтобы стройные сосны кланялись в пояс,
а меня не слышно, даже если заплакала.
Я позволила веткам хлестать меня по лицу,
я дождю поручила мои слезины.
Мотыльков не видать – берегут пыльцу,
и по горло затоплены все низины.
Незаметное ото всех сторон,
одному только слуху понятное горло –
камертонное зеркало ветра и крон –
отпоет и отнимет гордыню горя.
В человечьей роще поют не реже,
столько песен – веселых, тоскливых, разных,
но на каждый праздник любимых режут:
когда их режут, тогда и праздник.
Я не праздную, я и не местная вовсе –
я сбежала оттуда, где выше и гуще,
песни спрятали в ящик и ходят в офисы
умерщвлять по будням свои же души.
Отчего же в лесу все растет живое,
даже те, кто в земле, под землей – живые,
даже те, по ком волки голодные воют,
даже те, кого ветры давно отвыли –
я пойму, когда насовсем воскресну.
И не стоит думать особо лестно,
почему я несу свои слезы лесу,
почему я пою, выходя из леса.
ВМЕСТО МОЛИТВЫ
Тьма над бездной, пустынный извечный мрак,
ни луны, ни солнца, ни прочих светил...
Да, я верю, все было именно так.
Ты зевнул и задумчиво сотворил
животворное лоно земли под хлеб,
решето смертоносных небес — латать,
толстомясых скотов, чтоб наполнить хлев,
и птиц, чтобы нам хотелось летать.
Обуздал расписанием свет и тень,
чтобы знали, не в силах себе помочь,
как за ночью всегда наступает день,
а за днем всегда наступает ночь.
Ты провидел кроткое торжество
спирохет, солитёров, язвительных блох —
и Ты дал человеку его самого,
чтобы ведал, каков милосердный Бог.
Я б хотела воспеть невозвратный путь
до стены, где томится моя кровать, —
от страны, где стоит, как нагая суть,
древо жизни с табличкой "плоды не рвать".
Только сил больше нет — сквозь гул немоты
прославлять совершенство своей тюрьмы!
...Но прости меня, Боже. Возможно, Ты
над Cобою невластен больше, чем мы.
СТИХО-ТВОРЕНИЕ
Стихо-сложение –
смех + плач + прочие ритмичные извержения духа
в
стих – осложнение всех
душевных болезней
за миг исцеления слуха
Стихослужение – грех
страшнее грехов стихоложства и стихорождения
Только последний из трех
иногда искупается жертвой стихосожжения
Стих – отражение тех,
кого не видят в упор
их зеркальные отражения
Стих – отторжение
Стих – ослепление. Крот
не глазами находит свой путь
там, где зримы лишь грязь да могилы
Стих – откровение. Кровь –
сердца живого чернила,
не зачеркнуть
стих – отворение вен
Все звуки мертвы, когда зажила эта рана
Стих – отворенная дверь
в заколдованное словами пространство –
стихотворение. Верь!..
УТРО (ПРОБУЖДЕНИЕ)
Когда просыпаешься, главное – свет:
цвет его, звук, вкус
яблок, скрывающихся в листве,
ямб воробьиных уст.
В ответ устремляешься, главное вслед
лучам, подражая им –
двуструньем, звучащим в отцветший куст,
кусту расцветая нимб.
Тогда просыпаешься, светом храним,
признаться ему в родстве:
что неопалимая купина
взглядом твоим зажжена.
* * *
…И тогда наступает иная тоска:
ни пробелов, ни серости туч дождевых –
и вбирает весь мир чернотою зрачка,
от клинка до цветка.
И восходит звезда. Как же зряч этот луч,
как, пронзая насквозь, оставляет в живых!
В мире мира есть пламя и есть океан,
оперенье садов, ослепленье столиц,
гибкий в поиске зверь и железный капкан,
оры орд, клоны толп и единственность лиц,
легкий ветер и кровь, чистый снег и мазут,
шелковистая шерстка любимых котят,
поезда, и минуты, и змеи ползут,
самолеты, и птицы, и крыши летят,
есть зеленый покой и оранжевый вихрь,
неожиданный дар и непрошеный гость,
горизонты, границы, отсутствие их
и другие миры – потому что насквозь…
Кто ты мне – эротический сон во плоти?
Почему ты подмышки мои целовал?
Что ты сделал со мной? я вернулась иной…
Я узнала тебя – я вернулась, прости,
видишь, все сохранилось: и ты, и слова.
Воплощенная между тобой и стеной,
я тебя узнавала на ощупь, на слух:
неужели и ты умереть воплощен?
Это стало послушней, чем воды веслу,
это рай – значит, смерть – так зачем же еще?..
И тогда наступает иная тоска,
по-иному черна – чернотою зрачка,
зрячей зорче дозорных, острей ножевых.
И восходит звезда, оставляя в живых.
* * *
Сна незавершенное действие
гаснет, намекнув свысока,
только артефакта чудеснее
в памяти уже не сыскать:
тайный клад космических рыцарей?
солнечных лучей варикоз? –
книга с золотыми страницами,
тонкими, как крылья стрекоз.
Я готова чистить безропотно
жизни тесноватую клеть,
полюбить насущные хлопоты,
ни себя, ни дней не жалеть,
если откровенней приснится мне,
если напоследок спасет
книга с золотыми страницами,
книга, где откроется все.
Категории: Библиотека, Поэзия