«Вектор духовности»

• 22.01.2019
• Валерий Лукьяненко

(Часть Первая)
(Джебран Халиль Джебран; перевод Игоря Сивака)

Содержание

Манасия. Законник в Иерусалиме.

Да, я слушал, как Он говорит. На Его устах всегда было готовое слово.

Но я восторгался им как человеком, а не как вождём. Он проповедовал то, что было мне не по нраву, а, возможно, и вне моего понимания. Я бы вообще не хотел, чтобы кто-либо проповедовал мне.

Меня привлекали Его голос и жесты, но не содержание Его речи. Он очаровывал меня, но никогда не убеждал, ибо был слишком туманен, слишком мечтателен и неясен, чтобы проникнуть в мой разум.

Я знал и других подобных Ему людей. Они никогда не бывают постоянными или последовательными. Не принципами, а красноречием завладевают они вашим слухом и вашими мимолётными мыслями, но никогда не проникают в глубину вашего сердца.

Как жаль, что Его враги стали препятствовать Ему и навязали Ему противостояние. Это не было необходимостью. Я убеждён, что их враждебность добавит Ему величия и превратит Его кротость в силу.

Не странно ли, что противодействуя человеку, вы придаёте Ему мужества? А связывая Его ноги, даруете Ему крылья?

Я не знаю Его врагов, но убеждён, что в страхе перед безобидным человеком они придали Ему силы и сделали Его опасным.

(Картина Аллана Ранну)

Иеффай из Кесарии. Человек, уставший от Иисуса.
Этот человек, который заполняет твой день и является тебе ночами, мне отвратителен. А ты терзаешь мой слух Его высказываниями и мой ум Его деяниями.

Мне наскучили Его слова и всё, что Он совершил. Само Его имя оскорбляет меня, и название Его деревни. Хватит напоминать мне о Нём.

Почему ты делаешь пророка из человека, который был всего лишь тенью? Почему видишь башню в этой песчаной дюне и воображаешь озеро в дождевых каплях, собравшихся в отпечатке копыта?

Я не глумлюсь ни над эхом пещер в долинах, ни над длинными тенями заката; но я не желаю ни слушать измышлений, кипящих в твоей голове, ни рассматривать отражения в твоих глазах.

Какое слово произнёс Иисус, которое бы не сказал Гиллел*? Какую мудрость Он открыл, которая бы ни была поведана Гамалиилом**? А что его шепелявость по сравнению с гласом Филона***? В какие кимвалы Он ударял, в которые бы ни били ещё прежде чем он был рождён?

Я внимаю эху пещер в безмолвных долинах, и вглядываюсь в длинные тени заката, но я бы не хотел, чтобы сердце этого человека вторило звуку другого сердца, и чтобы тень провидцев сама именовала себя пророком.

Кто станет говорить после того, как говорил Исайя? Кто осмелится петь после Давида?

И родится ли мудрость сейчас, после того как Соломон был приложен к его отцам?

А наши пророки, чьи языки были мечами, а уста пламенем?

Оставили ли они за собой хоть соломинку для этого уборщика из Галилеи? Или упавший плод для этого нищего из Северного Края? Всё, что Он мог, так это только преломлять хлеб, испечённый нашими предками, и разливать вино, которое в прежние времена уже выдавили из винограда их святые ступни.

Я чту руку гончара, а не того, кто покупает товар.

Я почитаю того, кто сидит за ткацким станком, а не невежу, носящего ткань.

Кто был этот Иисус из Назарета, и кем он был? Человеком, не осмелившимся жить своим умом. Поэтому Он и канул в Лету, и таков Его конец.

Я умоляю тебя, не обременяй мои уши Его словами или деяниями. Моё сердце переполнено пророками прежних времён, и этого достаточно.

_________________________________________________________________________
* - Гиллел - см. «Книга Судей Израилевых», 12:13-15
** - Гамалиил — см. «Деяния Апостолов», 5:34-39
*** - Филон Александрийский

(Снимок Аллана Ранну)

Иоанн, возлюбленный ученик, в старости.
Вы хотите, чтобы я говорил об Иисусе, но как могу я завлечь страстную песнь всего мира в выдолбленный тростник?

В каждом проявлении дня Иисус осознавал Отца. Он видел Его в облаках и в их скользящих по земле тенях.

Он созерцал лик Отца, отражённый в тихих озерцах, и замечал неясный отпечаток Его стоп на песке. И часто закрывал глаза, чтобы вглядеться в Святые Очи.

Ночь говорила с Ним голосом Отца, и в уединении слышал Он, как призывает Его ангел Господень. А когда засыпал, шёпот небес звучал в Его снах.

Он часто бывал счастлив с нами и называл нас братьями.

Взгляните, Он, который был первым Словом, называл нас братьями, хотя мы были всего лишь вчера произнесёнными слогами.

Вы спрашиваете, почему я называю Его первым Словом.

Слушайте, и я отвечу:

Вначале Бог вошёл в пространство, и из необъятности Его движения родились земля и времена года.

Потом Бог двинулся снова, и жизнь забила ключом и в своей страстной жажде устремилась ввысь и вглубь, желая всё больше себя самой.

Затем Бог заговорил, и Его слова были человеком, и человек был духом, порождённым Божьим Духом.

И когда Бог говорил так, Христос был его первым Словом, и это Слово было совершенно. И когда Иисус из Назарета пришёл в мир, первое Слово было сказано нам, и звук стал плотью и кровью.

Иисус Помазанник был первым Словом Бога, сказанным человеку, точно так, как если бы яблоня в саду пустила ростки и расцвела на день раньше других деревьев. И в Божьем саду тот день был эоном.

Мы все — сыны и дочери Наивысшего, но Помазанник был Его первенцем, пребывавшим в теле Иисуса из Назарета, и Он ходил среди нас, и мы лицезрели Его.

Всё это я говорю, дабы вы могли понять не только в уме, но в духе. Ум взвешивает и измеряет, но именно дух достигает сердца жизни и объемлет тайну, и семя духа бессмертно.

Ветер может дуть и утихать, море будет вздыматься и успокаиваться, но сердце жизни - это сфера покоя и безмятежности, и звезда, что сияет в нём, пребудет вовеки.

(Снимок Михаила Попова)

Манус из Помпеи - грекам.
Иудеи, как и их соседи финикийцы и арабы, не позволят своим богам ни мгновения отдыха на ветру.

Они сверх меры заботятся о своих божествах и слишком строго наблюдают за молитвой, богослужением и жертвоприношением друг друга.

В то время как мы, римляне, возводим нашим богам мраморные храмы, эти люди спорят о природе своего бога. Пребывая в экстазе, мы поём и танцуем вокруг алтарей Юпитера и Юноны, Марса и Венеры, они же в своём восхищении носят рубище и покрывают головы пеплом - и даже сетуют на день, даровавший им жизнь.

И Иисуса, человека открывшего Бога как существо радости, они пытали, а затем предали смерти.

Эти люди не были бы счастливы со счастливым богом. Им ведомы только боги их боли.

Даже друзья и ученики Иисуса, познавшие Его радость и слышавшие Его смех, сотворили образ Его печали и поклоняются этому образу.

И в таком поклонении они не восходят к своему божеству, а лишь низводят его к себе.

Но всё же я убеждён, что этот философ, Иисус, который не был подобен Сократу, обретёт власть над своей расой и, может статься, и над другими расами.

Ибо все мы творения печали и мелких сомнений. И когда человек говорит нам: «Возрадуемся с нашими богами», мы не можем не прислушаться к его голосу. Странно, что боль этого человека превратили в обряд.

Эти люди нашли бы другого Адониса, бога, умерщвлённого в лесу, и отпраздновали бы его убийство. Жаль, что они не вняли Его смеху.

Но давайте признаемся, как римляне грекам. Разве мы сами слышим смех Сократа на улицах Афин? Разве в наших силах забыть чашу цикуты даже в театре Диониса?

Разве не наши отцы всё также останавливаются на углах улиц, чтобы поболтать о тревогах и пережить счастливое мгновение, вспоминая скорбный конец всех наших великих мужей?

(Снимок Аллана Ранну)

Понтий Пилат
Прежде чем Его привели ко мне, моя жена много раз говорила о Нём, но это меня не занимало.
Моя жена мечтательница, и, как многие римлянки её ранга, она увлечена восточными культами и ритуалами. И эти культы опасны для Империи, а находя дорогу к сердцам наших женщин, они становятся разрушительными.
Египту пришёл конец, когда аравийские гиксосы* принесли ему единого Бога их пустыни. И Греция была побеждена и повержена в прах, когда Астарта и её девять дев явились с сирийских берегов.
Что же касается Иисуса, я никогда не видел этого человека, прежде чем Его не привели ко мне как злоумышленника, как врага своего народа, а также и Рима.
Его привели в преторию**, и его руки были привязанными верёвками к телу.
Я сидел на возвышении, и Он подошел ко мне длинными, твердыми шагами; затем Он выпрямился, и Его голова была высоко поднята.
И я не мог понять, что нашло на меня в тот момент; но внезапно мне захотелось, хотя это не входило в мои намерения, встать и сойти с возвышения и пасть перед Ним.
Я почувствовал, словно в Зал вошёл Кесарь, человек более великий, чем сам Рим.
Но это длилось всего мгновение. А потом я увидел простого человека, который был обвинён в измене своим собственным народом. А я был Его правителем и судьёй.
Я спрашивал Его, но Он не отвечал. Он только смотрел на меня. И в Его взгляде было сострадание, как будто это Он был моим правителем и судьёй.
Потом снаружи стали доноситься крики людей. Но Он оставался безмолвным и по-прежнему смотрел на меня с состраданием во взгляде.
И я вышел на крыльцо дворца, и увидев меня люди перестали кричать. И я спросил: «Что Вам нужно от этого человека?»
И они все как один закричали: «Мы хотим распять Его. Он враг нам и враг Риму».
И некоторые выкрикивали: «Разве Он не сказал, что разрушит храм? И разве Он не тот, кто притязал на царство? У нас не будет иного царя, кроме Кесаря».
Тогда я оставил их и снова вернулся в преторию, и увидел Его по-прежнему стоящим там в одиночестве, и Его голова по-прежнему была высоко поднята.
И я вспомнил, что читал слова греческого философа, который сказал: «Одинокий человек — самый сильный человек». В этот момент Назареянин был более велик чем его нация.
И я не чувствовал к Нему снисхождения. Он был выше моего милосердия.
Тогда я спросил Его: «Ты Царь Иудейский?»
И Он не произнёс ни слова.
И я снова спросил Его: «Разве не говорил ты, что ты Царь Иудейский?»
И Он посмотрел на меня.
И ответил тихим голосом: «Ты сам провозгласил меня царём. Возможно, с этой целью я и родился и затем и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине».
Се человек, говорящий об истине в такой момент.
В своём нетерпении я обратился вслух и к самому себе и к Нему:
«Что есть истина? И что есть истина для невиновного, когда он уже в руках палача?»
Тогда Иисус произнёс с силой:
«Никто не будет править миром, иначе как с помощью Духа и истины».
И я спросил Его: «Ты от Духа?»
Он ответил: «И ты тоже, хотя и не ведаешь о том».
И что это был за Дух, и что это была за истина, когда я, ради блага Государства, и они, из ревности к своим древним обрядам, отдали невиновного человека на смерть?
Ни один человек, ни один народ, ни одна империя не остановятся перед истиной на пути к самоосуществлению.
И я снова спросил: «Ты Царь Иудейский?»
И Он ответил: «Ты сам сказал это. Я покорил мир прежде этого часа».
И из всего, сказанного Им, одно это было неподобающим, ибо только Рим покорил мир.
Но вот снова поднялся голос толпы, и шум был сильнее, чем прежде.
И я спустился со своего места и сказал Ему: «Следуй за мной».
И снова я появился на ступенях дворца, и Он стоял рядом со мной.
Когда люди увидели Его, они заревели, подобно раскату грома. И в их крике я слышал только: «Распни Его, распни Его!».
Тогда я отдал Его священнослужителям, которые привели Его ко мне, и сказал им: «Поступайте с Ним так, как желаете. И если будет на то ваша воля, возьмите солдат Рима, чтобы они сопроводили Его».
И они взяли Его, и я распорядился, чтобы на кресте над Его головой написали: «Иисус из Назарета, Царь Иудейский». Вместо этого мне следовало сказать: «Иисус из Назарета, Царь».
И этого человека раздели, высекли и распяли.
В моей власти было спасти Его, но Его спасение вызвало бы восстание, а правителю провинции Рима всегда мудрее избегать нетерпимости к религиозной щепетильности покорённого народа.
Я верю до сего часа, что сей человек был больше, чем подстрекатель. То, что я постановил, было не по моей воле, а в интересах Рима.
Вскоре мы покинули Сирию, и с того дня моя жена стала женщиной печали. Иногда даже здесь, в этом саду, я вижу горе на её лице.
Мне сказали, что она много говорит об Иисусе с другими женщинами Рима.
Се человек, которого я обрёк на смерть, возвращается из мира теней и входит в мой собственный дом.
И внутри себя я спрашиваю снова и снова — что есть истина, а что не есть истина?
Может быть, это сирийцы подчиняют нас себе в тихие ночные часы?
Конечно, этого не должно быть.
Ибо Рим должен одержать победу над ночными кошмарами наших жён.

________________________________________________________________________________
* Гиксо́сы — группа кочевых скотоводческих племён из евразийских степей (привнесли колесничное военное дело на Ближний Восток), проникли в Плодородный полумесяц через Среднюю Азию и Иранское или Армянское нагорье. Захватившие, впоследствии, власть в дельте Нила в середине XVII в. до н. э. и затем, около 1650 г. до н. э., образовавших свою династию правителей. Своё название они получили от египетского Hqa xAswt «правитель (чужеземных) стран», передаваемое по-гречески ὑκσώς или ὑξώς. Иосиф Флавий («Против Апиона» I. 14, 82-83) переводит слово «гиксосы», как «цари-пастухи» или «пленники-пастухи», последнее подтверждается египетским HAq «добыча», «пленник».

** - букв. Зал Суда. В Евангелии же употребляется слово «претория»: Претория (греч. прайторион; лат. преториум), служебная резиденция рим. наместника, причем здание, в к-ром располагалась П., одноврем. служило и казармой (Мф 27:27; Мк 15:16). В иерусалимской П. Пилат допрашивал Иисуса.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Варфоломей из Эфеса
Враги Иисуса говорят, что Он обращал свой призыв к рабам и изгоям и подстрекал их против их господ. Они говорят, что Он сам был низкого рода и поэтому взывал к таким же, хотя и старался скрывать своё происхождение.

Но давайте обсудим учеников Иисуса и Его наставничество.

Вначале Он избрал себе в товарищи нескольких мужчин из Северной страны, и они были людьми свободными. Они были сильны телом и отважны духом, и за эти минувшие два десятка лет проявили мужество, встречая смерть с готовностью и пренебрежением.

Вы думаете, что эти люди были рабами или изгоями?

Вы думаете, что гордые князья Ливана и Армении забыли о своём знатном происхождении, принимая Иисуса, как Божьего пророка?

Или вы полагаете, что знатных мужчин и женщин Антиохии и Византии, Рима и Афин мог увлечь голос предводителя рабов?

Нет, Назареянин не поддерживал слугу в его противостоянии с хозяином. Не был Он и на стороне хозяина в его споре со слугой. Когда один человек выступал против другого, Он не становился на чью-либо сторону.

Он был человеком, превосходящим всех людей, и потоки, бежавшие по Его жилам, пели со страстью и мощью.

Если благородство состоит в том, чтобы защищать, Он был благороднейшим из всех людей. Если свобода заключается в мысли, слове и действии, Он был самым свободным из всех.

Если высокое рождение выражается в гордости, склоняющейся только перед любовью, и в беспристрастности, которая неизменно великодушна и милостива, тогда из всех людей Он был самым высокорождённым.

Не забывайте, что только сильные и быстрые побеждают в состязании и получают лавровый венок, и что Иисуса увенчали те, кто любил Его, да и Его враги тоже, хотя они об этом и не знали.

Даже теперь жрицы Артемиды в тайных местах её храма каждый день возлагают венец на Его голову.

(Картина Валентина Иоппе)

Матфей. Нагорная проповедь.
Однажды во время жатвы Иисус позвал нас и остальных своих друзей в холмы. Земля благоухала и, подобно дочери царя на своём свадебном пиру, была облечена во все свои драгоценности. И небо было её женихом.

Когда мы достигли вершины, Иисус остановился в лавровой роще и сказал: «Отдохните здесь, успокойте ум и настройте сердце, ибо мне многое нужно поведать вам».

Мы прилегли, облокотившись, на траву, и со всех сторон нас окружали летние цветы, и Иисус сел в середине.

И Он сказал:

Блаженны ясные духом.

Блаженны те, кем не владеет имущество, ибо будут они свободными.

Блаженны помнящие свою боль, ибо в этой боли их ожидает радость.

Блаженны алчущие правды и красоты, ибо их голод принесёт им хлеб, и их жажда — свежую воду.

Блаженны доброжелательные своей собственной добротой.

Блаженны чистые сердцем, ибо будут едины с Богом.

Блаженны милостивые, ибо милость будет их уделом.

Блаженны миротворцы, ибо их дух будет обитать над битвой, и в сад обратят они землю горшечника*.

Блаженны гонимые, ибо будут они быстроногими, и будут окрылены.

Радуйтесь и веселитесь, ибо внутри себя обрели вы царствие небесное. Певцов минувшего преследовали, когда они пели об этом царстве. Будут преследовать и вас, и в этом ваша слава, и в этом ваша награда.

Вы — соль земли; если соль потеряет свой вкус, чем солить пищу человеческого сердца?

Вы — свет мира. Не ставьте этот свет под спуд. Пусть лучше он сияет с вершины тем, кто ищет Града Божьего.

Не думайте, что я пришёл нарушить законы книжников и фарисеев, ибо дни мои среди вас сочтены и слова мои исчислены, и лишь часы остались мне, чтобы исполнить другой закон и открыть новый завет.

Вам было сказано — не убий, но я говорю вам, вам не следует и гневаться без повода.

Вам предписано древними приносить тельца, и агнца, и голубя в храм, и умерщвлять их на алтаре, чтобы ноздри Бога могли напитаться запахом их жира, и чтобы вам простились проступки ваши.

Но я говорю Вам, дадите ли Вы Богу то, что принадлежало Ему изначально, и ублажите ли вы Его, чей престол вознесён над безмолвной глубью и чьи руки охватывают пространство?

Прежде чем отправиться на поиски храма, лучше отыщите своего брата и примиритесь с ним, и будьте любящим дарителем своему соседу. Ибо в душе этих людей Бог возводит храм, который не будет разрушен, и в их сердцах он воздвигает алтарь, который никогда не погибнет.

Вам сказали, - око за око и зуб за зуб. Но я говорю вам: не противьтесь злому, ибо противление — пища для злого, и она делает его сильным. И только слабый желает отмщения. Сильный духом прощает, и слава обиженного в прощении.

Только в плодоносное дерево бросают камни ради пищи.

Не заботьтесь о завтрашнем дне, но будьте внимательны к дню сегодняшнему, ибо для сегодняшнего дня достаточно его чуда.

Не слишком заботьтесь о себе, когда отдаёте, но будьте внимательны к нужде. Ибо каждый дающий сам получает от Отца, и гораздо более щедро.

И давайте каждому по его нужде, ибо Отец не даёт ни соли жаждущему, ни камня голодному, ни молока тому, кого отняли от груди.

И не давайте то, что свято, псам, и не мечите бисер перед свиньями. Ибо такими дарами вы насмехаетесь над ними, и они поглумятся над вашими дарами, и в своей ненависти охотно истребят вас.

Не собирайте себе сокровищ из того, что истлеет, или того, что воры могут украсть. Но собирайте то, что не истлеет и не будет украдено, и чья красота возрастает, когда созерцается многими очами. Ибо там, где сокровище ваше, там и ваше сердце.

Вам сказали, что убийца должен быть предан мечу, вор - распят, и блудница — побита камнями. Но я говорю вам, что вы не более свободны от греха, чем убийца и вор, и блудница, и когда карают их тело, ваш собственный дух омрачается.

Истинно, ни одно преступление не совершается одним мужчиной или одной женщиной. Все преступления совершаются всеми. И тот, кто несёт наказание, быть может разрывает звено в цепи вокруг ваших собственных лодыжек. Возможно, своей скорбью он расплачивается за вашу мимолётную радость.

Так говорил Иисус, и мне хотелось опуститься на колени и почтить Его, но, оробев, я не мог вымолвить и слова.

Но в конце концов я заговорил и сказал: «Я бы помолился сейчас, но мой язык отяжелел. Научи меня молиться». И Иисус ответил: «Когда ты будешь молиться, пусть твоё страстное томление произносит слова. Сейчас я жажду молиться так:

«Отец наш земной и небесный, свято имя Твоё.
Да будет воля Твоя с нами, как и во всём мироздании.
Подай нам Твоего хлеба, чтобы хватило на сегодня.
И в Твоём сострадании прости нас и дай нам силы простить друг друга.
Направь нас к Себе и протяни нам во тьму Твою руку.
Ибо Твоё есть царство, и в Тебе наша сила и наше осуществление».

И наступил вечер, и Иисус стал спускаться с холма, и мы все последовали за Ним. Я шёл и повторял Его молитву и вспоминал всё, что Он сказал, ибо знал, что слова, которые словно снежинки упали в этот день, должны загустеть и затвердеть подобно кристаллам, и что крылья, трепетавшие над нашими головами, будут стучать по земле, как железные копыта.

_____________________________________________________________________________________________
* Библ. Земля горшечника (Иуда, пытаясь вернуть тридцать серебряников, полученных за предательство, бросил их в храме; жрецы храма купили на них землю горшечника и устроили там кладбище для погребения чужеземцев)

Скудельница (скудельня) — старинное название погоста или кладбища, происходящее от евангельского рассказа, по которому первосвященники, получив от Иуды обратно 30 серебряников, купили «село скудельниче в погребение странным» (Мф. 27:6-7).

По другой версии, «скудельница» происходит либо от слова «скудость», либо, что вероятнее всего, от слова «скидель», то есть «глиняная посуда»: в старину скудельницами назывались места, богатые глиной и к посевам не пригодные. Когда глину всю выбирали, место отдавали под погребение странников, нищих, инородцев и умерших в эпидемиях. В Синодальном переводе Библии в соответствующем стихе говорится: «купили... землю горшечника, для погребения странников».

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Андрей
Горечь смерти менее горька, чем жизнь без Него. Дни затихли и замерли, когда Его вынудили умолкнуть.
Только эхо в моей памяти повторяет Его слова. Но не Его голос.

Однажды я слышал, как Он сказал: «Ступайте в своей тоске на поля, и сядьте рядом с лилиями, и вы услышите, как они поют на солнце. Они не ткут полотно для одежд, не воздвигают укрытий из дерева или камня, но они поют.

Он, который трудится ночью, исполняет их нужды, и роса Его милости лежит на их лепестках.

И не пребываете ли и вы под Его опекой, того, кто никогда не утомляется и не отдыхает?»

И однажды я слышал, как Он говорил: «Птицы на небесах сосчитаны и исчислены вашим Отцом, как сочтены и волосы у вас на голове. Ни одна птица не ляжет под ноги лучнику, и ни один волос вашей головы не поседеет и не падёт в пустоту старости без Его воли».

И снова говорил Он: «Я слышал, как вы шепчете в ваших сердцах: "Наш Бог будет более милосерден к нам, сынам Авраама, нежели к тем, кто сначала не знал Его".

Но я говорю Вам, что хозяин виноградника, позвавший одного работника собирать урожай утром, а другого на закате солнца, и всё же заплативший последнему, как первому, что этот человек действительно справедлив. Разве он не платит из собственного кошелька и по собственной воле?

Так и Отец мой откроет ворота своего дворца на стук язычников также, как и на ваш стук. Ибо Его ухо внемлет новой мелодии с той же любовью, какую Он испытывает к часто слышимой песне. И с особенным одобрением, ибо это самая юная струна Его сердца».

И вновь я слышал, как Он говорил: «Запомните, что я скажу Вам: вор - это человек в нужде, а лжец — человек в страхе; охотника, которого ловит страж вашей ночи, преследует и страж его собственной тьмы.

Я бы хотел, чтобы вы пожалели их всех.

Если они станут искать вашего дома, позаботьтесь открыть свою дверь и пригласить их сесть за ваш стол. Если вы не примете их, то не будете свободны от всего того, что они совершили».

И однажды я последовал за Ним на рыночную площадь Иерусалима, как сделали это другие. И Он поведал нам притчу о блудном сыне, и притчу о торговце, продавшем всё своё имущество, чтобы купить жемчужину.

Но пока Он говорил, фарисеи привели в толпу женщину, которую они называли блудницей. И они стали напротив Иисуса и сказали Ему: «Она осквернила свой брачный обет, и была поймана на месте преступления».

И Он пристально посмотрел на Неё, и положил руку ей на лоб и глубоко заглянул ей в глаза.

Потом Он обернулся к мужчинам, которые привели её к Нему, и долго смотрел на них, а потом наклонился, и начал перстом писать на земле.

Он написал имя каждого, и рядом с именем Он написал тот грех, который каждый из них совершил.

И пока Он писал, они от стыда разбежались по улицам.

И, прежде чем Он закончил писать, перед Ним остались стоять только эта женщина и мы.

И вновь Он заглянул в её глаза, и сказал: «Ты слишком много любила.
А те, кто привёл тебя сюда, любили, но мало. И они привели тебя, чтобы уловить меня.

А теперь иди в мире.

Здесь нет никого из них, чтобы судить тебя. И если ты желаешь, чтобы твоя мудрость была такой же, как твоя любовь, взыщи меня; ибо Сын человеческий не будет тебя судить».

И я задумался тогда, не потому ли Он сказал ей это, что Сам был не без греха.

Но с того дня я долго размышлял, и теперь знаю, что только чистый сердцем может оправдать ту жажду, которая приводит к мёртвым водам.

И только уверенно стоящий на ногах может подать руку спотыкающемуся.

И я говорю снова и снова — горечь смерти менее горька, чем жизнь без Него.

(Картина Валентина Иоппе)

Богатый человек
Он плохо отзывался о богатых. И однажды я спросил его: «Господин, что мне следует делать, чтобы обрести мир в душе?»

И он повелел мне отдать моё имущество бедным и последовать за Ним.

Но Он не владел ничем, и поэтому Ему были неведомы ни даруемые имуществом уверенность и свобода, ни лежащие в нём достоинство и самоуважение.

В моём хозяйстве семь дюжин рабов и управляющих; одни трудятся в моих рощах и виноградниках, и другие водят мои корабли к дальним островам.

Если бы я внял Ему и отдал своё имущество бедным, что бы случилось с моими рабами и слугами, с их жёнами и детьми? Им тоже пришлось бы стать нищими у ворот города или у галереи храма.

Не постиг этот добрый человек и тайны имущества. Поскольку Он и Его последователи жили от щедрости других, Он считал, что и все люди должны жить так же.

Вот противоречие и загадка: следует ли богатым даровать свои богатства бедным, и должны ли у бедных быть чаша и хлеб богатого человека, прежде чем они пригласят его к своему столу?

И должен ли владелец башни принимать у себя в гостях своих арендаторов, прежде чем назовёт себя господином собственной земли?

Муравей, запасающий пищу на зиму, мудрее саранчи, поющей один день и голодающей в другой.

Прошлым субботним днём один из Его последователей сказал на рыночной площади: «На пороге небес, где Иисус может оставить свои сандалии, ни один человек не достоин того, чтобы приклонить свою голову».

Но я спрашиваю, на пороге чьего дома этот честный бродяга мог бы оставить свои сандалии? У Него самого никогда не было ни дома, ни порога; и Он часто ходил без сандалий.

(Картина Ирины Азаренковой)

Иоанн на Патмосе
Я снова хочу поговорить о Нём.

Бог дал мне голос и пылающие уста, но не умение произносить речи.

И недостоин я более полного слова, но я призову моё сердце к устам.

Иисус любил меня, и я не ведал, почему.

И я любил Его, потому что он пробудил мой дух к высотам вне моих пределов, и к глубинам вне моей досягаемости.

Любовь - это священная тайна.

Для тех, кто любит, она остаётся вечно бессловесной;

Но для тех, кто не любит, она может быть лишь бессердечной насмешкой.

Иисус позвал меня и моего брата, когда мы трудились в поле.

Я был юн в ту пору, и только голос рассвета проникал в мои уши.

Но Его голос, его призывное звучание были концом моего труда и началом моей страсти.

И ничего не существовало для меня в те дни, кроме прогулок под солнцем и поклонения красоте часа.

Можете ли вы представить себе величие, слишком великодушное, чтобы быть величественным? И красоту, слишком сияющую, чтобы казаться красивой?

Можете ли вы услышать в своих снах голос, смущающийся от собственного восторга?

Он позвал меня, и я пошёл за Ним.

В тот вечер я вернулся в дом моего отца, чтобы взять ещё один плащ.

И я сказал моей матери: «Иисус из Назарета пожелал, чтобы я был среди Его товарищей».

И она сказала: «Иди Его дорогой, мой сын, так же, как и твой брат».

И я сопровождал Его.

Его благоухание звало меня и командовало мной, но только затем, чтобы меня освободить.

Любовь — милостивый хозяин для своих гостей, но для незваного гостя его дом — мираж и глумление.

Теперь вы хотите, чтобы я объяснил чудеса Иисуса.

Все мы — чудесный жест мгновения. Наш Господь и Учитель был центром этого мгновения.

Однако Он не желал, чтобы жесты Его были известны.

Я слышал, как он говорил хромому: «Встань и иди домой, но не говори священнослужителю, что я исцелил тебя».

Но разум Иисуса был обращён не к калеке, а к тому, кто крепок и прям.

Его разум искал и удерживал другие умы, а Его совершенный дух беседовал с другими душами.

И тем самым Его дух менял эти умы и души.

Это казалось чудесным, но с нашим Господом и Учителем это было просто, как дышать воздухом каждого дня.

А теперь позвольте мне рассказать о другом.

Однажды, когда Он и я одни брели по полю, мы оба были голодны и подошли к дикой яблоне.

Всего два яблока висело на ветке.

И Он рукой взялся за ствол дерева и потряс его, и яблоки упали.

Он поднял их оба и одно дал мне. Другое осталось в Его руке.

Я был голоден и съел яблоко, и съел его быстро.

Потом я посмотрел на Него и увидел, что Он всё ещё держит в руке другое яблоко.

И Он дал его мне со словами: «Съешь и это».

И я взял яблоко, и в своём бесстыдном голоде съел его.

И когда мы продолжили путь, я взглянул на Его лик.

Но как я могу рассказать вам о том, что я увидел?

Ночь, где в пространстве горят свечи,

Недостижимая для нас мечта;

Полдень, когда все пастухи спокойны и счастливы от того, что их стада пасутся;

Вечер, и тишина, и возвращение домой;

Потом сон и сновидения.

Всё это я увидел в Его лике.

Он дал мне два яблока. И я знал, что Он был так же голоден, как и я.

Но теперь я знаю, что Он испытывал удовлетворение, отдавая их мне. Сам Он вкушал иные плоды от иного дерева.

Я бы рассказал о Нём больше, но как?

Когда любовь становится огромной, любовь становится бессловесной.

И когда бремя памяти слишком велико, она ищет безмолвную глубь.

(Картина Ирины Азаренковой)

Пётр
Однажды в Капернауме мой Господь и Учитель сказал так:

«Ваш сосед это ваше другое «я», обитающее за стеной. В понимании все стены падут.

Кто знает, быть может ваш сосед это ваше лучшее «я», носящее другое тело? Любите же его так, как бы вы любили самих себя.

Он также и проявление Всевышнего, которого вы не знаете.

Ваш сосед - это поле, где ручьи вашей надежды бредут в своих зелёных одеяниях, а зимы вашего желания грезят о снежных вершинах.

Ваш сосед - это зеркало, в котором вы узрите своё лицо, прекрасное от радости, вам неведомой, и от печали, вами неразделённой.

Я желал бы, чтобы Вы любили своего соседа так же, как Я люблю вас».

Тогда я спросил Его: «Как могу я любить соседа, который не любит меня, и который жаждет моей собственности? Того, кто желает украсть моё имущество?

И Он ответил: «Когда вы пашете, а ваш слуга позади вас бросает семя в землю, остановитесь ли вы и оглянетесь, и прогоните ли воробья, кормящегося несколькими вашими зернами? Поступив так, вы будете недостойны богатства вашего урожая».

Когда Иисус сказал это, я устыдился и замолчал. Но я не боялся, ибо Он улыбнулся мне.

(Картина Валентина Иоппе)

Сапожник в Иерусалиме
Я не любил Его, но и ненависти у меня к Нему не было. Я внимал Ему, чтобы слушать не Его слова, а звук Его голоса, ибо Его голос был мне приятен.

То, что Он говорил, было неуловимо для моего ума, но музыка Его речи была ясна моему уху.

Поистине, если бы другие не рассказали мне, чему Он учит, я не знал бы и того, был он за Иудею или против неё.

Сусанна из Назарета, соседка Марии.
Я знала Марию, мать Иисуса, прежде чем она стала женой Иосифа Плотника, когда мы обе были ещё незамужними.

В те дни Мария созерцала видения и слышала голоса, и говорила о небесных посланниках, которые приходили в её сны.

И люди Назарета были внимательны к ней, и наблюдали как она уходила и приходила. И они по-доброму смотрели на неё, ибо в бровях её были высоты, а в шагах - пространства.

Но некоторые говорили, что она одержима. Они говорили так, потому что она ходила только по своим собственным делам.

Я считала её старой, хотя она была молода, ибо урожай был в её цветении и спелые плоды - в её весне.

Она родилась и выросла среди нас, но была как пришелица из северных земель. В её глазах всегда было удивление человека, ещё не знакомого с нашими лицами.

И она была такой же величавой, как Мариам древности, ушедшая со своими братьями от берегов Нила в пустыню.

Потом Мария была помолвлена с Иосифом Плотником.

Будучи беременна Иисусом, она бродила среди холмов и возвращалась вечером с глазами полными красоты и боли.

А когда Иисус родился, мне рассказали, что Мария говорила своей матери: «Я только неподрезанное дерево. Позаботься об этом плоде». Марта-повитуха услыхала её.

Через три дня я наведалась к ней. И удивление было в её глазах, и грудь её вздымалась, и рука её обнимала первенца, подобно раковине, удерживающей жемчужину.

Мы все любили дитя Марии, и наблюдали за Ним, ибо тепло было в Его существе, и Он пульсировал в ритме собственной жизни.

Минули годы, и Он стал мальчиком полным веселья и маленьких скитаний. Никто из нас не знал, что Он совершит, ибо казалось, что Он всегда находится вне нашего народа. Но никто не упрекал Его, хотя Он и был бесстрашным и дерзким.
Он играл с другими детьми, а не они с Ним.

Однажды, когда Ему было двенадцать, Он перевёл слепого через ручей к безопасному месту на открытой дороге.
И в благодарность слепой спросил Его: «Мальчик, кто ты?»
И Он ответил: «Я не мальчик. Я Иисус».
И слепой спросил: «Кто твой отец?»
И Он ответил: «Бог - мой Отец».
И слепой рассмеялся и сказал: «Хорошо сказано, мой мальчик. Но кто твоя мать?»
И Иисус ответил: «Я не мальчик. И земля - моя мать».
И тогда слепой сказал: «Поглядите же, меня перевёл через ручей Сын Бога и земли».
И Иисус ответил: «Я поведу тебя, куда бы ты ни пошёл, и мои глаза будут сопровождать твои ноги».

И Он рос как драгоценная пальма в наших садах.
Когда Ему было девятнадцать, Он был так же прекрасен, как олень, и глаза Его были подобны меду и полны удивления дня.
И на устах Его была жажда, с которой томится по озеру стадо в пустыне.
Он в одиночестве бродил по полям, и наши глаза следовали за Ним, и глаза всех девушек Назарета.
Но мы стеснялись Его.
Любовь всегда стесняется красоты, но красота всегда будет преследуема любовью.

Потом года велели Ему говорить в храме и в садах Галилеи.
И порой Мария шла за Ним, чтобы послушать Его слова и услышать звук собственного сердца. Но когда Он и те, кто любил Его, отправились в Иерусалим, она не пошла.
Ибо над нами, жителями северных земель, часто насмехаются на улицах Иерусалима, даже когда мы несём в храм пожертвования.
А Мария была слишком горда, чтобы уступить южным землям.

Иисус ходил и в другие земли на востоке и на западе. Мы не знали, в каких землях Он бывал, но наши сердца следовали за Ним.
Мария же ждала Его на пороге, и каждый вечер её глаза осматривали дорогу в ожидании Его возвращения домой.
Но когда Он возвращался, она говорила нам: «Он слишком велик, чтобы быть моим Сыном, слишком красноречив для моего молчаливого сердца. Как же я могу сказать, что Он мой?»

Нам казалось, что Мария не могла поверить, что равнина дала рождение горе; в чистоте её сердца она не видела, что гребень горы - это путь к вершине.
Она знала этого человека, но, поскольку Он был её сыном, не осмеливалась познать Его сущность.

И в один день, когда Иисус подошёл к озеру, чтобы побыть с рыбаками, она сказала мне: «Что есть человек, как не это беспокойное существо, желающее подняться с земли, и кто есть человек, как не стремление, жаждущее звезд?
Мой сын — страстное стремление. Он — это все мы, стремящиеся к звёздам.
«Я сказала - мой сын? Пусть Бог простит меня. Но в моем сердце я была Его матерью».

Трудно, трудно сказать больше о Марии и её Сыне, но, хотя у меня запершит в горле, и мои слова доберутся до вас, как калеки на костылях, я должна связать то, что я видела и слышала.

Было начало года, и красные анемоны покрывали холмы, когда Иисус призвал Своих учеников, говоря им: «Пойдем со мной в Иерусалим и увидим умерщвление агнца для Пасхи».
В тот же день Мария подошла к моей двери и сказала: «Он стремится в Святой Город. Пойдёшь ли ты со мной и другими женщинами вслед за Ним?»
И мы прошли долгий путь позади Марии и её сына, пока не достигли Иерусалима. И там группа мужчин и женщин приветствовала нас у ворот, ибо любящие Его были извещены о Его приходе
Но в ту же ночь Иисус покинул город со своими людьми.
Нам сказали, что Он пошёл в Вифанию.
И Мария осталась с нами на постоялом дворе, ожидая Его возвращения.

В канун следующего четверга Его поймали по ту сторону стен и заключили под стражу.
Она не плакала. Она только ходила среди нас, как призрак матери, которая не станет оплакивать призрак своего сына.
Мы сидели на полу, но она держалась прямо, шагая по комнате из угла в угол.
Она останавливалась у окна и пристально смотрела на восток, и пальцами обеих рук откидывала назад волосы.
На рассвете она все еще стояла среди нас, как одинокое знамя в пустыне, где уже нет армий.
Мы плакали, потому что знали завтрашний день её сына; но она не плакала, потому что тоже знала, какая участь Его постигнет.
Её кости были из бронзы и её сухожилия — из древнего вяза, а её глаза были подобны небу - широкие и дерзкие.
Вы слышали, как поёт дрозд в то время, как его гнездо горит на ветру?
Вы видели женщину, чья скорбь слишком велика для слёз, или раненое сердце, которое возвышается над собственной болью?
Вы не видели такую ​​женщину, ибо вы не стояли в присутствии Марии; и вас не обнимала Незримая Мать.

В то безмолвное мгновение, когда приглушенный звук копыт тишины стучался в груди бодрствующих, пришёл Иоанн, молодой сын Зеведеев, и сказал:
«Мать Мария, Иисус выходит. Пойдём, последуем за Ним».
И Мария положила руку на плечо Иоанну, и они вышли, а за ними и мы.

Подойдя к башне Давида, мы увидели Иисуса, несущего крест. И вокруг Него была огромная толпа.
И двое других мужчин тоже несли свои кресты.
И голова Марии была высоко поднята, и она шла с нами за своим сыном. И шаг её был твёрд.
И за ней шли Сион и Рим — о да, весь мир! - чтобы отомстить одному свободному Человеку.
Когда мы достигли холма, Он был высоко поднят на кресте.

И я посмотрела на Марию. И её лицо не было лицом женщины, пережившей утрату.
Это был лик плодородной земли, вечно рождающей, и вечно погребающей своих детей.

Затем в её глазах появилось воспоминание о Его детстве, и она громко сказала: «Сын мой, который не мой сын, муж, однажды посетивший моё лоно, моя слава в твоей силе. Я знаю, что каждая капля крови, стекающая с твоих рук, будет не иссякающим источником для язычников.
Ты умираешь в этой буре так же, как моё сердце однажды умерло на закате, но я не стану предаваться скорби».

В этот момент мне захотелось укрыть свое лицо плащом и убежать в северные земли. Но вдруг я услышала, как Мария сказала: «Сын мой, который не мой сын, что ты сказал человеку по твою правую руку, что сделало его счастливым в его агонии? Тень смерти - свет на его лице, и он не может отвести от тебя глаз.
Теперь ты улыбаешься мне, и по твоей улыбке я знаю, что ты победил».

И Иисус посмотрел на мать свою и сказал: «Мария, с этого часа будь матерью Иоанна».
А Иоанну Он сказал: «Будь любящим сыном этой женщине. Иди в её дом, и пусть тень твоя пересечёт порог, на котором когда-то стоял Я. Сделай это в память обо Мне».
И Мария подняла к Нему правую руку, и была как дерево с одной ветвью. И воскликнула снова: «Сын мой, который не мой сын, если случившееся от Бога, пусть Бог дарует нам терпение и знание того, что случившееся — от Него. И если это от человека, пусть Бог на веки вечные простит его.
Если это от Бога, снег Ливана будет твоим саваном; если же это только от этих священнослужителей и солдат, тогда у меня найдётся покров для твоей наготы.
Мой сын, который не мой сын, то, что Бог воздвигает здесь, не погибнет, и то, что уничтожит человек, останется в целости, но не в его взоре».
И в это мгновение небеса уступили Его земле - крик и дыхание.
И Мария уступила Его человечеству - рана и бальзам.
Она промолвила: «Вот, Он ушёл. Битва окончена. Звезда просияла, корабль достиг гавани. Тот, кто когда-то лежал у моего сердца, пульсирует в пространстве».
И мы приблизились к ней, и она сказала нам: «Даже в смерти Он улыбается.
Он победил. Я поистине мать победителя».

И Мария вернулась в Иерусалим, опираясь на Иоанна, юного ученика.
И она была женщиной удовлетворённой.
И когда мы дошли до ворот города, я вгляделась в её лицо, и изумилась, ибо в тот день голова Иисуса была выше всех, но и голова Марии была поднята не менее высоко.

Все это происходило ранней весной.
А сейчас уже осень. И Мария, мать Иисуса, снова пришла в своё жилище, и она одна.
Две субботы тому назад моё сердце было как камень в груди, потому что мой сын уплыл от меня на корабле в Тир. Он захотел быть моряком.
И он сказал, что больше не вернётся.
И как-то вечером я обратилась к Марии.
Когда я вошла в ее дом, она сидела у ткацкого станка, но не ткала. Она смотрела в небо за Назаретом.
И я сказала ей: «Здравствуй, Мария».
И она протянула ко мне руку и промолвила:
«Войди и сядь рядом со мной, давай поглядим, как солнце льёт свою кровь на холмы».
И я села рядом с ней на скамью, и мы через окно смотрели на запад.
И через некоторое время Мария произнесла: «Хотелось бы знать, кто распинает солнце в этот вечер».
Затем я сказала: «Я пришла к тебе за утешением. Мой сын уплыл от меня в море, и я осталась одна в доме на той стороне улицы».
И Мария ответила: «Я бы утешила тебя, но как?»
И я сказала: «Если ты только будешь говорить о своем сыне, я буду утешена».
И Мария улыбнулась мне, и положила руку мне на плечо, и произнесла: «Я буду говорить о Нём. То, что утешит тебя, даст и мне утешение».
И она говорила об Иисусе, и она долго рассказывала о том, что было в начале.
И мне казалось, что в своей речи она не делала никакой разницы между её сыном и моим.

Ибо она сказала мне: «Мой сын тоже мореплаватель. Почему ты не доверишь своего сына волнам, как я доверяла Его?
Женщина всегда будет лоном и колыбелью, но никогда могилой. Мы умираем, чтобы дать жизнь жизни, также как наши пальцы прядут нить для одежд, которые мы никогда не будем носить.
И мы забрасываем сеть для рыбы, которую никогда не попробуем.
И поэтому мы печалимся, но во всём этом и наша радость».
Так говорила мне Мария.

И я покинула её и вернулась домой. И хотя свет дня угас, я села за станок, чтобы соткать ещё полотна.

(Картина Аллана Ранну)

Иосиф, прозванный справедливым.
Говорят, что Он был простолюдином, обычным потомком обычного семени, человеком неотёсанным и жестоким.

Говорят, что только ветер расчёсывал Его волосы, и только дождь накидывал одежду на Его тело.

Его считали безумцем и приписывали Его слова демонам.

Но вот, из уст этого презираемого Человека раздался вызов, звук которого никогда не смолкнет.

Он пропел песню, и эту мелодию никто не остановит. Она будет парить от поколения к поколению, и подниматься от сферы к сфере, вспоминая уста, которые дали ей рождение, и уши, служившие ей колыбелью.

Он был чужестранцем. Да, он был чужестранцем, странником на пути к святыне, посетителем, постучавшим в наши двери, гостем из далекой страны.

Не найдя гостеприимного хозяина, Он вернулся на свою родину.

(Картина Аллана Ранну)

Филипп
Когда наш Возлюбленный умер, умерло всё человечество, и на мгновение всё в мире замерло и посерело. Затем потемнел восток, и оттуда налетела буря и пронеслась по земле. Очи небес открылись и сомкнулись, и дождь ливнем хлынул вниз и унёс кровь, струящуюся из Его рук и из Его ног.

Я тоже умер. Но в глубине своего беспамятства я услышал, как Он заговорил и произнёс: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят».

И Его голос искал мой утонувший дух, и я был возвращён на берег.

И я открыл глаза, и увидел Его белое тело висящим напротив облака, и Его слова, мною услышанные, обрели во мне форму, и я стал новым человеком. И я не печалился больше.

Кто будет скорбеть о море, раскрывающем свой лик, или о горе, смеющейся на солнце?

Бывало ли когда-нибудь, чтобы сердце человека — пронзённое сердце - произносило такие слова?

Какой другой судия человеческий освободил своих собственных судей? И бывало ли так, чтобы любовь, бросая вызов ненависти, была более уверенна в собственной силе?

Раздавался ли когда-нибудь между небом и землёй такой трубный глас?

Было ли известно прежде, чтобы убитый испытывал сострадание к своим убийцам? Или чтобы метеор остановил свои шаги ради крота?

Времена года устанут, и состарятся лета, прежде чем будут исчерпаны эти слова: «ОТЧЕ, ПРОСТИ ИМ, ИБО НЕ ВЕДАЮТ, ЧТО ТВОРЯТ».

И ты, и я, хотя и рождённые вновь и вновь, будем хранить их.

И теперь я пойду к себе домой и встану, восторженный нищий, у Его двери.

(Картина Аллана Ранну)

Бирбара из Яммуни
Ииcус был терпелив с тупицами и глупцами, как зима в ожидании весны.

Он был терпелив, как гора на ветру. Он с добротой отвечал на грубые допросы своих врагов.

Он даже мог молчаливо переносить придирки и пререкания, ибо был сильным, а сильные умеют быть выдержанными.

Но Иисус бывал и нетерпелив.

Он не щадил лицемеров.

Он не был мягок ни с теми, кто лукавил, ни с теми, кто жонглировал словами.

И Им невозможно было управлять.

Он был нетерпелив с теми, кто не верил в свет, потому что сами они пребывали в тени; и с теми, кто искал знамений в небе, а не в своих сердцах.

Он был нетерпелив с теми, кто взвешивал и измерял день и ночь, прежде чем поверить свои мечты рассвету или вечерней поре.

Иисус был терпеливым.

И в то же время Он был самым нетерпеливым из всех.

Он хотел, чтобы вы ткали холст, даже если вам придётся провести года между ткацким станком и полотном.

Но Он не хотел, чтобы кто-нибудь оторвал хоть дюйм от сотканной ткани.

(Картина Аллана Ранну)

Жена Пилата - римлянке
Я прогуливалась со своими служанками в рощах за Иерусалимом, когда увидела Его и несколько сидящих вокруг Него мужчин и женщин; и Он говорил с ними на языке, который я понимаю только наполовину.

Не нужен язык, чтобы увидеть столп света или гору из хрусталя. Сердце знает то, что язык может никогда не произнести, а уши могут никогда не услышать.

Он говорил друзьям о любви и силе. Я знаю, что Он говорил о любви, ибо в Его голосе была мелодия; и я знаю, что Он говорил о силе, ибо в Его жестах были армии. И Он был нежен, хотя даже мой супруг не мог говорить с такой властью.

Увидев, как я проходила мимо, Он на мгновение прервал свою речь и доброжелательно взглянул на меня. И я была польщена; и в душе я знала, что прошла мимо бога.

После этого дня Его образ посещал меня в моём уединении, когда ни мужчина, ни женщина не приходили ко мне; а Его очи искали мою душу, когда мои собственные глаза были закрыты. И голос Его правит тишиной моих ночей.

Я навсегда Его; и в моей боли покой, а в моих слезах свобода.
Возлюбленная подруга, ты никогда не видела этого человека, и никогда не увидишь Его.

Он ушёл за пределы наших чувств, но среди людей нет никого, кто был бы теперь мне ближе, чем Он.

(Картина Ирины Азаренковой)

Человек с предместий Иерусалима об Иуде
Иуда пришёл к моему дому в ту пятницу, накануне пасхи, и с силой постучал в мою дверь.

Когда он вошёл, я взглянул на него, и лицо его было мертвенно-бледным. Его руки дрожали, как сухие ветви на ветру, и одежда была так мокра, как будто он едва вышел из реки - в тот вечер бушевала сильная буря.

Он посмотрел на меня, и его глазницы были подобны тёмным пещерам, а глаза налиты кровью.

И он сказал: «Я выдал Иисуса из Назарета Его врагам и моим».

И, заламывая руки, продолжил: «Иисус заявлял, что одолеет всех своих врагов и врагов нашего народа. И я уверовал и последовал за Ним.

Когда вначале Он призвал нас к Себе, то обещал нам царство могучее и обширное, и, веруя Ему, мы искали Его благосклонности, чтобы обрести почётное положение при Его дворе.

Мы видели себя князьями, которые обращаются с этими римлянами так, как они обращались с нами. И Иисус много говорил о Своем Царстве, и я подумал, что Он избрал меня командующим Его колесницами и начальником над Его воинами. И я пошёл за Ним с готовностью.

Но я убедился, что не к царству стремился Иисус, и не от римлян Он хотел нас освободить. Его царством было всего лишь царство сердца. Я слышал, как Он говорил о любви, милосердии и прощении, и женщины по обочинам дороги охотно слушали, но моё сердце полнилось горечью, и я ожесточился.

Мне показалось, что мой обетованный царь Иудеи внезапно обернулся флейтистом, утешающим разум странников и бродяг.

Я любил Его, как и другие из моего племени Его любили. Я видел в Нем надежду и избавление от чужеземного ига. Но когда Он не произнес ни слова и не шевельнул пальцем, чтобы освободить нас от этого ярма, и даже отдал кесарю кесарево, тогда отчаяние охватило меня, а мои надежды умерли. И я сказал: "Тот, кто убивает мои надежды, должен быть убит, потому что мои надежды и ожидания ценнее жизни любого человека".

И Иуда заскрежетал зубами и склонил голову. А когда заговорил снова, сказал: «Я выдал Его, и сегодня Его распяли... Но когда Он умер на кресте, Он умер царём. Он умер во время бури, как умирают освободители, как гиганты, чья жизнь недоступна савану и камню.

И умирая, Он был милосерден, и был добр, и Его сердце было исполнено жалости. Он испытывал жалость даже ко мне - тому, кто выдал Его».

И я сказал: «Иуда, ты совершил тяжкое злодеяние».

И Иуда ответил: «Но Он умер, как царь. Почему же Он не жил, как царь?»

Я снова произнёс: «Ты совершил тяжкое злодеяние».

И он опустился на скамью, и был безмолвен, как камень.

А я ходил туда и обратно по комнате, и ещё раз сказал: «Ты совершил тяжкий грех».

Но Иуда не произнёс ни слова. Он оставался молчалив, как земля.

Через какое-то время он встал и повернулся ко мне лицом, и мне показалось, что он стал выше. И когда он заговорил, его голос был подобен звуку треснувшего сосуда; и он сказал:

«В моём сердце не было греха. Этой самой ночью я буду искать Его царство, и я стану в Его присутствии и буду умолять Его о прощении.

Он умер царём, я же умру преступником. Но в глубине души я знаю, что Он простит меня».

Произнеся эти слова, он обернулся в свой мокрый плащ и сказал:

«Хорошо, что я зашёл к тебе этой ночью, хотя и принёс тебе неприятности. Простишь ли и ты меня?

Скажи своим сыновьям и сыновьям сыновей: "Иуда Искариот выдал Иисуса из Назарета Его врагам, потому что считал, что Иисус был врагом своего собственного народа".

И ещё скажи, что в тот самый день, когда Иуда совершил свою великую ошибку, он последовал за Царём к ступеням Его трона, чтобы предать Его суду собственную душу.

Я скажу Ему, что и моей крови не терпелось пролиться на землю, и мой искалеченный дух обретёт свободу».

После этого Иуда прислонился затылком к стене и закричал:

«О Боже, чье грозное имя не произнесёт никто, пока к устам его не прикоснутся пальцы смерти, почему ты жжёшь меня огнем, не дающим света?

Почему ты наделил Галилеянина страстью к неведомой земле, а меня обременил желанием, которое не может ускользнуть ни от рода, ни от домашнего очага? И кто этот человек Иуда, чьи руки обагрены кровью?

Протяни мне руку, чтобы скинуть его - это старое одеяние и рваную упряжь.

Помоги мне сделать это сегодня вечером.

И позволь мне вновь стать вне этих стен.

Я устал от этой бескрылой свободы. Я хотел бы более просторной темницы.

Пусть слёзы мои потоком вольются в горькое море. Лучше я буду тем, кто отдаётся на твою милость, а не стучит в ворота собственного сердца».

Сказав так, Иуда отворил дверь и снова вышел прямиком в бурю.

Спустя три дня я наведался в Иерусалим и услышал обо всём, что там произошло. И ещё я услышал, что Иуда бросился с вершины высокой скалы.

С того дня я долго размышлял и понял Иуду. Он завершил свою жалкую жизнь, которая повисла словно туман над этой порабощенной римлянами землёй, в то время как великий пророк восходил к высотам.

Один человек стремился к царству, в котором он был бы единственным правителем. Другой желал царства, в котором правителями были бы все люди.

(Картина Ирины Азаренковой)

Саркис, старый греческий пастух, прозванный безумцем.
Во сне я видел Иисуса и моего бога Пана, вместе сидящими в глубине леса.

Вместе с бегущим рядом с ними ручьём они смеялись над речами друг друга, и смех Иисуса был веселее. И они долго беседовали.

Пан говорил о земле и её тайнах, о своих копытных братьях и рогатых сёстрах, и о снах. Он говорил о корнях и их укрытиях, и о жизненных соках, пробуждающихся и восходящих вверх, и поющих лету.

А Иисус рассказывал о молодых побегах в лесу, о цветах и плодах, о семени, которое принесут они во времена года ещё не наступившие.

Он говорил о птицах в пространстве и об их пении в верхнем мире.

Он рассказывал о белых оленях в пустыне, где Бог присматривает за ними.

И Пан был доволен речами нового Бога, и его ноздри трепетали.

И в том же сне я видел Пана и Иисуса, умолкнувшими и затихшими в безмолвии зелёных теней.

И затем Пан взял свою сирингу и заиграл Иисусу. Деревья закачались, и задрожали папоротники, и страх объял меня.

И Иисус молвил: «Добрый брат, в твоей сиринге - поляны и скалистые вершины».

Тогда Пан дал сирингу Иисусу и сказал: «Теперь играй ты. Твой черёд».

Иисус ответил: «Слишком много стволов для моих уст. У меня есть вот эта флейта».

И Он взял свою флейту и заиграл.

И я слышал звук дождя в листве, и пение потоков между холмами, и падение снега на вершину горы.

Моему сердцу, когда-то стучавшему вместе с ветром, был снова возвращён его ритм, и все волны моих вчерашних дней вернулись к моему берегу, и опять я был Саркисом-пастухом, и флейта Иисуса стала свирелями бесчисленных пастухов, зовущих бесчисленные стада.

Тогда Пан сказал Иисусу: «Твоя юность роднее тростнику, нежели мои годы. И задолго до этого в моём безмолвии слышал я твою песню и шелест твоего имени.

Прекрасно его звучание; славно будет восходить оно с жизненными соками к ветвям, и славно будет бежать копытам между холмами.

И оно не чуждо мне, хотя мой отец и не звал меня этим именем. И это твоя флейта напомнила мне о нём.

А теперь, давай вместе сыграем на наших сирингах».

И они играли вместе.

И их музыка обрушилась на небеса и землю, и ужас наполнил всё живое.

Я слышал рёв зверей и голод леса. И я слышал рыдание одиноких, и стенания тех, кто страстно желал, сам не зная чего.

Я слышал вздохи девы о своём возлюбленном, и тяжёлое дыхание невезучего охотника, преследующего свою добычу.

А потом покой наполнил их музыку, и пели вместе небеса и земля.

Всё это я видел в своём сне, и всё это я слышал.

(Картина Ирины Азаренковой)

Анна, первосвященник.
Он был из черни — разбойник и фигляр, который превозносил сам себя. Он взывал только к нечистым и лишённым наследства, и для этого должен был следовать дорогой всех испорченных и оскверненных.

Он насмехался над нами и нашими законами; Он издевался над нашей честью и глумился над нашим достоинством. Он даже сказал, что разрушит храм и осквернит святые места. Он был бесстыден, и за это Он должен был умереть позорной смертью.

Он был человеком из языческой Галилеи, чужаком из той Северной земли, где Адонис и Аштарт все ещё притязают на власть против Израиля и Бога Израиля.

Он, чей язык запинался, когда Он произносил речь наших пророков, был громок и оглушителен, когда говорил на ублюдочном наречии простонародья и низов.

Что мне ещё оставалось, как не вынести Ему смертный приговор?

Разве я не защитник храма? Не хранитель закона? Мог ли я повернуться к Нему спиной и совершенно невозмутимо сказать: «Он безумец среди безумцев. Оставьте Его одного, чтобы он изнурил себя беснованием, ибо безумные и помешанные и те, кто одержим демонами, превратятся в ничто на пути Израиля»?

Мог ли я быть глух к Нему, когда Он называл нас лжецами, лицемерами, волками, гадюками и сыновьями гадюк?

Нет, я не мог быть глух к Нему, ибо Он не был безумцем. Он был одержим собой; и в Его напыщенном здравомыслии Он осудил нас и всем нам бросил вызов.

Для этого я распял Его, и Его распятие было сигналом и предупреждением другим, кто отмечен тем же проклятым клеймом.

Я прекрасно знаю, что меня обвинили в этом даже некоторые из старейшин в синедрионе. Но я помнил тогда, как помню и сейчас, что лучше одному человеку умереть за весь народ, чем весь народ будет сбит с пути одним человеком.

Иудея была завоевана врагом извне. Я позабочусь о том, чтобы Иудея не была завоевана снова - врагом изнутри.

Ни одному человеку с проклятого Севера не добраться до нашей Святая Святых, и на Ковчеге Завета не лежать Его тени.

(Картина Ирины Азаренковой)

Женщина, одна из соседок Марии
На сороковой день после Его смерти все живущие по соседству женщины пришли в дом Марии, чтобы утешить её и исполнить погребальную песнь.

И одна женщина спела эту песню:

Куда ты, Весна моя, куда?
В какое иное пространство возносится твоё благоухание?
По каким иным полям ты будешь бродить?
И к каким небесам поднимешь голову, чтобы открыть им своё сердце?

Эти долины станут пустырями,
И нам не останется ничего, кроме сухих и бесплодных полей.
Вся зелень выгорит на солнце,
И наши сады будут приносить кислые яблоки,
А наши виноградники - горький виноград.
Мы будем жаждать твоего вина,
А наши ноздри - томиться по твоему аромату.

Куда ты, Цветок нашей первой весны, куда?
Неужели ты больше не вернешься?
Разве твой жасмин не навестит нас снова,
А твой цикламен не станет у нас при дороге,
Чтобы поведать нам, что и наши корни глубоко в земле,
И что наше непрерывное дыхание всегда будет подниматься в небо?

Куда Ты, Иисус, куда, Сын соседки моей Марии,
И товарищ сына моего?
Куда ты, наша первая Весна, в какие иные поля?
Вернёшься ли снова к нам?
Навестишь ли в любовном приливе бесплодные берега наших грёз?

(Картина Валентина Иоппе)

Ахаз-толстяк, хозяин гостиницы.
Я прекрасно помню, когда в последний раз видел Иисуса Назарянина. В полдень того четверга ко мне пришёл Иуда и попросил приготовить ужин для Иисуса и Его друзей.

Он дал мне две серебряные монеты и сказал: «Купи всё, что сочтёшь нужным для трапезы».

И после того, как он ушел, моя жена сказала мне: «Это поистине знак уважения». Ибо Иисус стал пророком и сотворил множество чудес.

В сумерках Он пришёл вместе со своими учениками, и они сели в горнице вокруг стола, но были молчаливы и тихи.

Они приходили и в минувшем году, и за год до него, и тогда были полны радости. Они преломляли хлеб, пили вино и исполняли наши древние напевы; и Иисус говорил с ними до полуночи.

После этого они оставляли Его в горнице одного и ложились спать в других комнатах; ибо после полуночи Он желал был один.

И Он продолжал бодрствовать; лёжа в кровати, я слышал Его шаги.

Но в этот последний раз Он и Его друзья не были счастливы.

Моя жена приготовила рыбу из Галилейского озера и хоранских* фазанов, фаршированных рисом и гранатовыми зёрнами, а я принес им кувшин моего кипарисового вина.

И потом я покинул их, потому что почувствовал, что они желают побыть одни.

Они оставались до тех пор, пока не стало совсем темно, а затем все вместе вышли из горницы и спустились вниз, но у подножия лестницы Иисус немного задержался. И Он посмотрел на меня и мою жену, и положил руку на голову моей дочери, и сказал: «Доброй ночи всем вам. Мы снова поднимемся в горницу, но не покинем вас в этот ранний час. Мы останемся до тех пор, пока солнце не взойдёт над горизонтом».

«Чуть позже мы вернемся и попросим ещё хлеба и вина. Ты и твоя жена были для нас добрыми хозяевами, и мы вспомним вас, когда придём в наши чертоги и сядем за нашим собственным столом».

И я сказал: «Господин, для меня было честью подавать тебе пищу. Твои посещения вызывают зависть ко мне у других владельцев гостиниц, и, ощущая гордость, я улыбаюсь им на рынке. Иногда я даже гримасничаю».

И Он ответил: «Все владельцы гостиниц должны гордиться тем, что подают пищу, ибо дающий хлеб и вино, является братом жнущему и собирающему снопы для гумна и тому, кто давит виноград в точиле. И все вы - добрые люди. Вы даёте от своей щедрости даже тем, кто приходит, не имея ничего, кроме голода и жажды».

Затем Он повернулся к Иуде Искариоту, который хранил кошелёк товарищества, и сказал: «Дай мне два шекеля».

И Иуда дал ему два шекеля, говоря: «Это последние серебряные монеты в моем кошельке».

Иисус посмотрел на него и произнёс: «Скоро, очень скоро, твой кошелек будет полон серебра».

Затем Он вложил эти две монеты в мою руку и сказал: «Купи на них шелковый пояс для своей дочери и попроси её надеть его в день пасхи в память обо мне».

И снова взглянув в лицо моей дочери, Он наклонился и поцеловал её в чело. И затем промолвил ещё раз: «Доброй ночи всем вам».

И ушёл.

Мне сказали, что то, что Он говорил нам, было записано на пергаменте одним из Его друзей, но я повторяю вам это в точности так, как услышал из Его собственных уст.

Никогда я не забуду звучание Его голоса, когда Он произносил эти слова: «Доброй ночи всем вам».

Если вам хочется узнать о Нём больше, спросите мою дочь. Теперь она женщина, но бережет память о своём девичестве. И она расскажет вам охотнее, чем я.

(Картина Ирины Азаренковой)

Варавва. Последние слова Иисуса.
Они отпустили меня и выбрали Его. Затем Он вознёсся, а я пал.

И они оставили Его как жертву и жертвоприношение для Пасхи.

Меня освободили от цепей, и вместе с толпой я шёл за Ним, но я был живым человеком, идущим к своей собственной могиле.

Я должен был бежать в пустыню, где позор сжигается солнцем.

Но я шёл с теми, кто избрал Его нести моё преступление.

Когда они пригвоздили Его к кресту, я стоял там.

Я видел, и слышал, но мне казалось, что я пребываю вне моего тела.

Вор, который был распят справа от Него, спросил Его: «И ты истекаешь кровью вместе со мной, даже ты, Иисус из Назарета?»

И Иисус ответил и сказал: «Если бы не этот гвоздь, удерживающий мою руку, я протянул бы её вперёд и пожал твою.

Нас распяли вместе. Если бы они поставили твой крест ближе к моему!».

Затем Он посмотрел вниз и пристально вгляделся в свою мать и молодого человека, который стоял рядом с ней.
Он сказал: «Мать, вот твой сын, стоящий рядом с тобой.
Женщина, вот человек, который понесёт эти капли моей крови в Северную страну».

И когда Он услышал причитания галилейских женщин, Он сказал: «Взгляните, они плачут, а Я жажду.
Меня держат слишком высоко, чтобы я мог дотянуться до их слез.
Я не стану утолять эту жажду уксусом и желчью».

Затем Его глаза широко открылись к небу, и Он промолвил: «Отец, почему Ты оставил нас?»

А потом Он сказал с состраданием: «Отец, прости им, ибо они не ведают, что творят».

Когда Он произнес эти слова, мне показалось, что я вижу, как все люди распростерлись перед Богом, моля о прощении за распятие одного этого человека.

И снова Он громким голосом промолвил: «Отец, в Твою руку отдаю дух мой».

И, наконец, Он поднял голову и сказал: «Вот и свершилось, но только на этом холме».

И закрыл глаза.

Затем молния расколола темное небо, и раздался сильный гром.

Теперь я знаю, что те, кто убил Его вместо меня, обрекли меня на бесконечную муку.

Его распятие длилось только один час.

Я же буду распят до конца моих дней.

(Картина Ирины Азаренковой)

Клавдий, начальник римской стражи.
После того, как Его схватили, Он был препоручен мне. Понтий Пилат приказал мне держать Его под стражей до следующего утра.

Мои солдаты вели его как пленника, и Он был послушен им.

В полночь я оставил жену и детей и посетил оружейную. У меня была привычка ходить и смотреть, всё ли в порядке с моими батальонами в Иерусалиме; и той ночью я зашёл оружейную, где Его держали.

Мои солдаты и некоторые из молодых иудеев насмехались над ним. Они отобрали у Него одежду, и возложили Ему на голову венец из прошлогоднего терновника.

Они усадили Его у колонны, а сами танцевали и кричали перед Ним.

И они дали Ему в руку трость.

Когда я вошел, кто-то крикнул: «Взгляните, капитан, вот Царь Иудейский».

Я стоял перед Ним и смотрел на Него, и мне было стыдно. Я не знал почему.

Я воевал в Галлии и в Испании, и вместе со своими солдатами смотрел в лицо смерти. И я ни разу не испытывал страха и не был трусом. Но когда я встал перед этим человеком, и Он взглянул на меня, я утратил мужество. Казалось, мои уста были запечатаны, и я не мог произнести ни слова.

И я, немедля, вышел из оружейной.

Это случилось тридцать лет назад. Мои сыновья, тогда ещё младенцы, теперь стали мужчинами.
И они служат Цезарю и Риму.

Но часто, наставляя их, я говорю о Нём, о человеке, встретившим смерть с соком жизни на устах и с состраданием к убийцам во взоре.

И теперь я стар. Я прожил полную жизнь. И я искренне считаю, что ни Помпей, ни Цезарь не были столь великими полководцами, каким был этот Человек из Галилеи.

Ибо после Его покорной смерти, из земли поднялась армия, чтобы сражаться за Него... И она служит Ему, пусть и мёртвому, лучше, чем когда либо служили войска Помпею или Цезарю, хотя те и были живыми.

(Картина Ирины Азаренковой)

Иаков, брат господень.
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
Тысячи раз ко мне приходили воспоминания о той ночи. И теперь я знаю, что они будут возвращаться ко мне ещё тысячи раз.

Земля забудет борозды, вспаханные на её груди, а женщина - боль и радость рождения ребёнка, прежде чем я забуду эту ночь.

Днём мы были в предместьях Иерусалима, и Иисус сказал: «Теперь пойдём в город и поужинаем на постоялом дворе».

Когда мы добрались до постоялого двора, было темно, и мы были голодны. Нас принял хозяин и отвёл в верхнюю горницу.

Иисус попросил нас сесть вокруг стола, но сам остался стоять, глядя на нас.

И Он заговорил с владельцем постоялого двора и попросил: «Принеси мне умывальницу и кувшин с водой, и полотенце».

И снова взглянул на нас и тихо произнёс: «Снимите свои сандалии».

Мы ничего не поняли, но по Его велению разулись.

Тогда владелец постоялого двора принёс умывальницу и кувшин. И Иисус сказал: «Теперь я омою ваши ноги, ибо мне необходимо освободить их от пыли старой дороги и дать им свободу нового пути».

И все мы были растеряны и смущены.

Затем Симон Петр встал и сказал: «Как я могу позволить моему Учителю и моему Господу омыть мои ноги?»

И Иисус ответил: «Я омою твои ноги, дабы ты помнил, что тот, кто служит людям, будет величайшим среди людей».

Затем Он посмотрел на каждого из нас, и сказал: «Сын Человеческий, избравший вас в Свои братья, Тот, чьи ноги вчера были помазаны миррой Аравии и отёрты женскими волосами, теперь желает умыть ваши ноги».

И Он взял умывальницу и кувшин и опустился на колени и омыл наши ноги, начиная с Иуды Искариота.

Затем Он сел с нами за стол; и Его лицо было подобно рассвету, поднимающемуся над полем битвы после ночи раздора и кровопролития.

И владелец постоялого двора пришёл со своей женой, неся еду и вино.

И хотя я был голоден до того, как Иисус стал на колени у моих ног, теперь я испытывал отвращение к еде. И в моём горле было пламя, которое я не хотел гасить вином.

Тогда Иисус взял хлеб и дал нам, говоря: «Возможно, мы больше не преломим хлеб вместе. Съедим же этот кусочек в память о наших днях в Галилее».

И Он налил вино из кувшина в чашу и пил из неё, и дал нам, и сказал: «Пейте это в память о жажде, которую мы вместе познали. И пейте это и в надежде на новый урожай. Когда меня схватят, и меня больше не будет среди вас, и когда вы встретитесь здесь или где-то еще, преломите хлеб и налейте вино, и ешьте и пейте, как вы делаете это сейчас. Затем оглянитесь вокруг себя и, возможно, вы увидите меня, сидящего с вами за столом».
Сказав это, Он начал раздавать нам кусочки рыбы и фазана, словно птица, кормящая своих птенцов.

Мы ели немного, но насытились; и выпили не больше капли, потому что чувствовали, что чаша была подобна пространству между этой землёй и землёй иной.

Тогда Иисус сказал: «Прежде чем мы выйдем из-за этого стола, давайте встанем и споём радостные гимны Галилеи».

И мы встали и пели вместе, и Его голос возвышался над нашими голосами, и каждое слово Его песни звенело истиной.

И Он посмотрел на наши лица, всех и каждого, и сказал: «Теперь я прощаюсь с вами. Выйдем за эти стены. Пойдём в Гефсиманию».

И Иоанн, сын Зеведеев, спросил: «Учитель, почему ты прощаешься с нами этой ночью?»

И Иисус сказал: «Пусть не тревожатся ваши сердца. Я покидаю вас, чтобы приготовить вам место в доме Отца Моего, но если вы будете нуждаться во мне, я вернусь к вам. Где бы вы ни звали меня, я вас услышу, и где бы ваш дух ни искал меня, я буду там.

Не забывайте, что жажда ведёт к точилу, а голод - к брачному пиру.

В вашем страстном желании - вот где вы найдете Сына Человеческого. Ибо страстное желание - источник восторга, и оно - путь к Отцу».

И вновь заговорил Иоанн и сказал: «Если ты в самом деле покинешь нас, как нам не унывать? И почему ты говоришь о разлуке?»

И Иисус ответил: «Преследуемый олень знает стрелу охотника, прежде чем почувствует её в своей груди, и река ведает о море раньше, чем добежит до её берега. И Сын Человеческий странствовал по человеческим дорогам.

Прежде чем ещё одно миндальное дерево выбросит к солнцу свои цветы, мои корни проникнут в сердце иного поля».

Тогда Симон Петр сказал: «Учитель, не оставляй нас сейчас и не лишай нас радости твоего присутствия. Куда пойдешь ты, туда пойдем и мы, и где бы ты ни пребывал, мы тоже будем там».

И Иисус положил руку на плечо Симону Петру и улыбнулся ему, и ответил: «Кто знает, не отречёшься ли ты от меня, прежде чем закончится эта ночь, и не оставишь ли меня, прежде чем я тебя покину?»

Затем Он внезапно сказал: «Теперь пойдём отсюда».

И Он покинул постоялый двор, и мы пошли за Ним. Но когда мы достигли ворот города, Иуды Искариота больше не было с нами. И мы пересекли Долину Яханнама. Иисус шёл далеко впереди нас, а мы держались близко друг к другу.

Подойдя к оливковой роще, Он остановился и повернулся к нам, говоря: «Отдохните здесь немного».

Вечер был прохладным, хотя весна была в самом разгаре, и шелковица пускала свои побеги, и цвели яблони. И благоухали сады.

Каждый из нас нашёл ствол дерева и прилёг. И я обернулся плащом и лёг под сосной.

Но Иисус оставил нас, а Сам ушёл в оливковую рощу. И я наблюдал за Ним, пока другие спали.

Он то внезапно останавливался, то снова ходил туда-обратно. Он делал это много раз.

Затем я увидел, как Он поднял к небу лицо и распростёр руки к востоку и западу.

Однажды Он сказал: «И небеса, и земля, и ад - от человека». И теперь я вспомнил Его слова и понял, что Тот, кто ходил по оливковой роще, был человеком, сотворённым небесами; и я подумал, что утроба земли это не начало и не конец, а скорее колесница, пауза; и миг удивления и изумления; и ад я видел тоже - в долине, называемой Яханнам, лежащей между Ним и Святым Городом.

И когда Он стоял там, а я лежал, завернутый в мои одежды, я услышал Его голос. Но Он говорил не с нами. Трижды я слышал, как Он произносил слово «Отец». И это всё, что я слышал.

Спустя какое-то время Его руки упали, и Он застыл, как кипарисовое дерево между моими глазами и небом.

Наконец, Он снова оказался среди нас и сказал нам: «Просыпайтесь и вставайте. Настал мой час. Мир уже ополчился на нас, вооружившись для битвы».

И затем добавил: «Мгновение назад я слышал голос Отца Моего. Если я не увижу вас снова, помните, что победитель не будет иметь мира, пока не будет побежден».

И когда мы встали и приблизились к Нему, Его лицо было подобно звездному небу над пустыней.

Затем Он поцеловал каждого из нас в щеку. И когда Его губы коснулись моей щеки, они были горячими, как ладонь ребенка в лихорадке.

Внезапно мы услышали вдалеке сильный шум, словно исходящий от множества людей, и когда он приблизился, оказалось, что это была группа мужчин, идущая с фонарями и рабами. И они шли в спешке.

Когда они подошли к окружающей рощу изгороди, Иисус оставил нас, и вышел им навстечу. Их вёл Иуда Искариот.

Там были римские солдаты с мечами и копьями и мужчины из Иерусалима с дубинами и мотыгами.

И Иуда подошёл к Иисусу и поцеловал Его. И затем обратился к вооруженным людям: «Вот этот Человек».

И Иисус сказал Иуде: «Иуда, ты был терпелив со мной. Это могло случиться вчера».

Затем Он повернулся к вооруженной толпе и сказал: «Теперь берите меня. Но убедитесь, что ваша темница достаточно велика для этих крыльев».

И они набросились на Него и схватили, и все они кричали.

А мы в страхе бежали, пытаясь спастись. Я бежал один через оливковые рощи, и не было во мне сил сохранять осторожность, и ни один голос не говорил во мне, кроме голоса моего страха.

В течение двух или трёх часов, оставшихся от той ночи, я убегал и прятался, и на рассвете оказался в деревне недалеко от Иерихона.

Почему я оставил Его? Я не знаю. Но к моему несчастью я Его оставил. Я был трусом, и я бежал от лица Его врагов.

Затем я почувствовал в сердце боль и стыд и вернулся в Иерусалим, но Он находился в темнице, и никто из друзей не мог говорить с Ним.

Он был распят, и Его кровь породила новую плоть земли.

А я до сих пор жив; жив медовыми сотами Его сладчайшей жизни.

(Картина Ирины Азаренковой)

Симон Киринеянин. Тот, который нёс Крест.
Я был на пути к полям, когда увидел Его несущим крест. И толпы следовали за Ним.
Тогда и я пошел с Ним рядом.
Его ноша много раз останавливала Его, ибо Его тело было обессилено.
Тогда ко мне подошел римский солдат и сказал: «Пойдём, ты силён и крепко сложен. Понеси крест этого человека».
Когда я услышал эти слова, мое сердце переполнилось, и я ощутил благодарность.
И я понёс Его крест.
Он был тяжёл, ибо был сделан из тополя, пропитанного зимними дождями.
И Иисус взглянул на меня. И пот с Его лба стекал вниз по Его бороде.
Он снова посмотрел на меня, и сказал: «Ты тоже пьешь эту чашу? Воистину, до конца времён тебе придётся припадать со мной к её краю».
С этими словами Он положил руку мне на свободное плечо. И мы вместе пошли к Холму Черепа*.
Но теперь я не чувствовал тяжести креста. Я чувствовал только Его руку. И она была похожа на крыло птицы на моем плече.
Затем мы достигли вершины холма, и там они собирались Его распять.
И тогда я ощутил вес дерева.
Он не произнес ни слова, когда в Его руки и ноги вбивали гвозди, и не издал ни звука.
И его члены не дрогнули под молотком.
Казалось, что Его руки и ноги умерли и оживут снова, только когда их искупают в крови. Но также казалось, что Он искал гвоздей, как добивается скипетра царский сын, и что Он жаждал быть вознесённым к высотам.
И мое сердце не думало жалеть Его, потому что я был преисполнен изумлением.
Теперь человек, чей крест я нёс, стал моим крестом.
Если бы они снова сказали мне: «Понеси крест этого человека», я нёс бы его, пока не завершится у могилы моя дорога.
Но я попросил бы Его положить руку мне на плечо.
Это случилось много лет назад; но до сих пор всякий раз следуя за бороздой в поле, и в это дремотное мгновение перед сном я всегда думаю о том Возлюбленном Человеке.
И я чувствую Его крылатую руку, здесь, на моем левом плече.
__________________________________________________________________________________________
* Голгофа - место, где был распят Иисус Христос. Латинское слово calvaria (кальварий) - калька греческого kranion ("череп"), которое, в свою очередь, представляет собой перевод арамейского названия Голгофа (Мф 27:33), восходящего к еврейскому слову гулглет ("череп", "мертвая голова").

(Картина Ирины Азаренковой)

Сайборея. Мать Иуды.
Мой сын был хорошим человеком и честным. Он был нежен и добр ко мне и любил свою родню и своих соотечественников. И он ненавидел наших врагов, проклятых римлян, которые носят пурпурную ткань, хотя не прядут нить и не сидят за ткацким станком; и которые пожинают и собирают там, где не пахали, и не сеяли.
Моему сыну было только семнадцать, когда его схватили, за то, что стрелял из лука по римскому легиону, проходящему через наш виноградник.
Даже в этом возрасте он любил говорить с другими юношами о славе Израиля, и произносил много странных вещей, которые я не понимала.
Он был моим сыном, моим единственным сыном.
Он пил жизнь из этой, теперь сухой, груди, и делал первые шаги в этом саду, ухватившись за эти пальцы, которые теперь похожи на дрожащий тростник.
Этими самыми руками, тогда молодыми и свежими, как виноград Ливана, я спрятала его первые сандалии в льняной платок, который дала мне мать. Я всё ещё храню их там, в сундуке рядом с окном.
Он был моим первенцем, и когда он сделал свой первый шаг, сделала свой первый шаг и я. Ибо женщины не путешествуют, если их не ведут за собой их дети.
И теперь они говорят мне, что он покончил с собой; что он в раскаянии бросился с Высокой Скалы, потому что предал своего друга Иисуса из Назарета.
Я знаю, мой сын мёртв. Но я знаю, что он никого не предавал; ибо он любил свою родню и ненавидел только одних римлян.
Мой сын искал славы Израиля, и ничего кроме этой славы не было на его устах и в его деяниях.
Когда он встретил Иисуса на большой дороге, он оставил меня, чтобы последовать за Ним. И в сердце я знала, что он ошибался, желая за кем-либо следовать.
Когда он прощался, я сказала ему, что он ошибается, но он не послушал.
Наши дети не прислушиваются к нам; подобно сегодняшнему приливу, они не советуются со вчерашней волной.
Прошу вас больше не спрашивать меня о моем сыне.
Я любила его, и я буду любить его во веки веков.
Если бы любовь была во плоти, я бы выжгла её раскалённым железом и обрела покой. Но она в душе, недостижима.
А теперь я больше не скажу ни слова. Идите спросите другую женщину, более уважаемую, чем мать Иуды.
Пойдите к матери Иисуса. Меч пронзил и её сердце. Она расскажет вам обо мне, и вы поймёте.
 

Женщина из Библа. Плач.
Плачьте со мной, вы, дочери Астарты, и вы, все возлюбленные Таммуза,
Велите своему сердцу растаять и восстать, и истечь кровавыми слезами,
Ибо Того, кто был сотворён из золота и слоновой кости, больше нет.
В тёмном лесу одолел Его вепрь,
И клыки вепря пронзили Его плоть.
Теперь Он лежит испачканный прелыми листьями,
И Его шаги больше не пробудят семена, спящие в лоне весны.
Его голос не донесётся с рассветом до моего окна,
И я буду вечно одна.

Плачьте со мной, вы, дочери Астарты, и вы, все возлюбленные Таммуза.
Ибо мой Возлюбленный ускользнул от меня;
Тот, кто говорил, как говорят реки;
Тот, чей голос и время были близнецами;
Тот, чей рот был алой болью, претворённой в сладость;
Тот, на чьих устах желчь превращалась в мед.

Плачьте со мной, вы, дочери Астарты, и вы, все возлюбленные Таммуза.
Плачьте со мной вокруг Его могилы, как плачут звёзды,
И как падают лунные лепестки на Его раненое тело.
Омочите своими слезами шелковистые покрывала моей постели,
Где когда-то мой Возлюбленный лежал в моём сне,
И исчезал в моём пробуждении.

Я повелеваю вам, дочери Астарты, и всем вам, возлюбленные Таммуза,
Обнажите грудь, плачьте и утешайте меня,

Ибо Иисус из Назарета мёртв.

(Картина Аллана Ранну)

Мария Магдалина. Тридцать лет спустя.
И снова говорю я, что смертью Иисус победил смерть, и восстал из могилы в духе и силе. И Он вошёл в наше одиночество и навестил сады наших страданий.

И Он не лежит за камнем в расселине той скалы.

Мы, те, кто любит Его, видели Его этими самыми глазами, которые Он сделал зрячими. Мы касались Его этими самыми руками, которые Он приучил тянуться вперёд.

Я знаю вас, тех, кто не верит в Него. Я была одной из вас, и вас было множество; но число ваше уменьшится.

Или же вы должны свалить дерево, прежде чем поверите, что на нём есть плоды?

Вы ненавидите Иисуса, потому что кто-то сказал, что Он был рождён от девы, а не от мужского семени.

Но вы не знаете, ни матерей, умирающих в девственности, ни мужей, которые сходят в могилу, задохнувшись от собственной жажды.

Вам неведомо, что земля была дана в супруги солнцу, и что это она, земля, посылает нас в горы и пустыни.
Бездна разверзлась между теми, кто любит Его, и теми, кто ненавидит Его.

Но когда годы воздвигнут над этой бездной мост, вы узнаете, что Он, который жил в нас, бессмертен, и что Он был Сыном Бога так же, как и мы являемся детьми Божьими; что Он был рождён от девы так же, как и мы рождены от лишённой супруга земли.

Довольно странно, что земля не даёт неверующим ни корней, чтобы кормиться от её груди, ни крыльев, чтобы взлететь ввысь и испить, и наполниться свежестью её просторов.

Но я знаю то, что знаю. И этого достаточно.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Человек из Ливана девятнадцать столетий спустя
Владыка, Владыка-Певец,
Владыка не вымолвленных слов,
Семь раз я рождался и семь раз умирал,
Со времени твоего стремительного посещения
И нашего неучтивого приёма.
И вот я снова живу,
Вспоминая день и ночь среди холмов,
Когда твой прилив вознёс нас вверх.
С тех пор я пересёк множество земель и множество морей,
И куда бы ни прибыл, в седле или под парусом,
Твоё имя всюду было молитвой или аргументом.
Люди благословляли тебя или проклинали;
Их проклятие - протест против неудачи,
Их благословение - гимн охотника,
Вернувшегося с холмов
С пищей для своей супруги.

Твои друзья всё ещё с нами — чтобы нас утешить и поддержать,
И твои враги тоже — чтобы придать нам уверенности и силы.
С нами твоя мать;
Я видел сияние ее лика на лицах всех матерей;
Ее рука мягко качает колыбель,
Ее рука нежно оборачивает саван.
И Мария Магдалина еще посреди нас,
Та, которая испила уксуса жизни, а затем - её вина.
И Иуда, человек боли и мелких амбиций,
Он тоже ходит по земле;
Даже сейчас он охотится на самого себя,
когда его голод не находит ничего другого,
И в самоуничтожении ищет своё большее «я».

И Иоанн, тот, чья юность любила красоту, здесь,
И он поет, хотя и остаётся неуслышанным.
И порывистый Симон Петр, отрёкшийся от тебя,
Чтобы для тебя прожить дольше.
Он тоже сидит у нашего огня.
Он может отречься от тебя снова,
Прежде чем наступит рассвет следующего дня,
Желая при этом, чтобы его распяли ради тебя,
И считая себя недостойным такой чести.
И Каиафа и Анна все еще живут свои дни,
И судят виновных и невинных.
Они спят на своих перьевых постелях
В то время как того, кого они судили, избивают плетьми.

И женщина, которая была уличена в прелюбодеянии,
Она тоже ходит по улицам наших городов,
И алчет хлеба еще не испечённого,
И она одна в пустом доме.
И Понтий Пилат тоже здесь:
Он стоит перед тобой в трепете,
И все ещё вопрошает тебя,
Но не смеет рискнуть своим положением или бросить вызов чужой расе;
И он все еще умывает руки.
Даже сейчас в Иерусалиме находится умывальница, а в Риме кувшин,
И между ними двумя тысячи тысяч рук желали бы отмыться до белизны.

Владыка, Владыка-Поэт,
Владыка слов, пропетых и произнесенных,
Они построили храмы, чтобы хранить в них твоё имя,
И на каждой вершине возвели твой крест,
Знак и символ, чтобы направлять их сбившиеся с пути ноги,
Но не к твоей радости.
Твоя радость - это пик, недоступный их зрению,
И он не утешает их.
Они хотели бы почитать человека им неведомого.
И какое утешение в человеке, подобном им самим, ч
Человеке, чья доброта похожа на их собственную доброту,
Боге, чья любовь подобна их собственной любви,
И чья милость - в их собственной милости?
Они не чтят человека, живого человека,
Первого человека, который открыл глаза и посмотрел на солнце
С не дрожащими веками.
Нет, они не знают Его и не уподобились бы Ему.

Они остались бы неизвестными, шествуя в процессии неизвестных.
Они несли бы печаль – свою печаль,
И не обрели бы успокоения в твоей радости.
Их ноющее сердце не ищет утешения в твоих словах и песне.
И их боль, безмолвная и бесформенная,
Делает их существами одинокими и непосещаемыми.
Будучи окружены близкими и роднёй,
Они живут в страхе, без товарищей;
Но не хотят оставаться в одиночестве.
Им бы наклониться к востоку, когда ветер дует с запада.

Они называют тебя царём,
И хотели бы служить при твоем дворе.
Они объявляют тебя Мессией,
И хотели бы сами быть помазанными елеем...
И вправду, они жили бы за счёт твоей жизни.

Владыка, Владыка-Певец,
Твои слезы были как майские ливни,
А твой смех - как волны белого моря.
Когда ты говорил, твои слова были отдалённым шепотом их губ,
когда эти губы должны были загореться огнем;
Ты от души смеялся за них, чьи сердца были ещё не готовы к смеху;
И ты плакал за их глаза, которые всё еще были сухими.
Твой голос стал отцом их мыслям и их пониманию.
Твой голос стал матерью их словам и их дыханию.

Семь раз я рождался и семь раз умирал,
И вот я снова живу и вижу тебя,
Воитель промеж воителей,
Поэт поэтов,
Царь над всеми царями,
Полуобнажённый человек со своими спутниками.
Каждый день епископ склоняет голову,
Произнося твоё имя.
И каждый день нищие говорят:
«Ради Иисуса
Подайте нам монетку, чтобы купить хлеба».
Мы взываем друг к другу,
Но на самом деле мы взываем к тебе,
Словно прилив весенней порой нашей нужды и жажды,
И подобно отливу, когда приходит наша осень.
Высоко мы или низко, твоё имя на наших устах,
Владыка бесконечного сострадания.

Владыка, Владыка наших одиноких часов,
Здесь и там, между колыбелью и гробом,
я встречаю твоих молчаливых братьев,
Людей свободных, лишённых оков,
Сыновей твоей матери-земли и пространства.
Они похожи на птиц небесных,
И на полевые лилии.
Они живут твоей жизнью и думают твои мысли,
И вторят твоей песне.
Но их руки пусты,
И они не распяты великим распятием.
И в этом их боль.
Мир распинает их каждый день,
Но только в малой степени.
Небо не сотрясается,
И земля не мучится, рожая своих мертвецов.
Они распяты, и нет никого, кто был бы свидетелем их агонии.
Они поворачивают свои лица вправо и влево
И не находят никого, кто пообещал бы им положение в его царстве.
Но им следовало бы подвергаться распятию снова и снова,
Чтобы твой Бог смог стать их Богом,
И твой Отец, их Отцом.

Владыка, Владыка-Возлюбленный,
Царевна ждет твоего прихода в своих благоухающих покоях,
А состоящая в браке незамужняя женщина - в своей клетке;
Блудница, ищущая хлеба на улицах своего стыда,
И не имеющая супруга монахиня в своём монастыре;
И бездетная женщина в своем окне,
Где мороз на стекле рисует лес,
Она обретает тебя в этой симметрии,
Ей бы стать тебе матерью и утешится.

Владыка, Владыка-Поэт,
Владыка наших безмолвных желаний,
Сердце мира трепещет биением твоего сердца,
Но не горит твоей песней.
Мир сидит, слушая твой голос в безмятежном восторге,
Но не поднимается со своего места,
Чтобы покорить хребты твоих холмов.
Человек хочет грезить твоими грёзами, но не желает пробудиться к твоему рассвету,
к своей более великой мечте.
Он хочет видеть твоим зрением,
Но не желает тащить свои тяжелые ноги к твоему престолу.
Хотя многие были возведены на трон от твоего имени
И коронованы твоей властью,
И превратили твоё золотое посещение
В венец для своей головы и скипетр для своей руки.

Владыка, Владыка Света,
Чьё зрение живёт в ищущих пальцах слепого,
Тебя все еще презирают и высмеивают,
Человек слишком слабый и немощный, чтобы быть Богом,
Бог слишком человечный, чтобы вызвать благоговение.
Их месса и гимн,
Их таинство и розарий - для их заключенного в тюрьму "я".
Ты - их всё еще далекое я, их отдалённый плач и их страсть.

Но Владыка, Небесное сердце, Рыцарь нашей прекраснейшей мечты,
Ты все еще ступаешь по этому дню;
Ни луки, ни копья не остановят твои шаги.
Ты проходишь сквозь все наши стрелы.
Ты улыбаешься нам,
И хотя ты самый юный из нас,
Ты отец всем нам.

Поэт, Певец, Великое Сердце,
Пусть наш Бог благословит твоё имя,
И лоно, вместившее тебя, и грудь, дававшую тебе молоко.
И пусть Бог простит нас всех.

(Картина Ирины Азаренковой)