Ожидая лифт, Женя придержал между коленей папку с документами, вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо тетрадный листок, развернул его и начал рассматривать. При этом он улыбался широко и глупо, благо, никто его не видел. В это дождливое зимнее утро в фойе государственной телефонной компании "Бэзэк" было тихо и пусто. Разъехались двери лифта. Он шагнул вовнутрь, продолжая любоваться рисунком, и нажал на кнопку верхнего этажа. Там располагался отдел разрешений на производство земляных работ рядом с телефонными коммуникациями. Женя регулярно подавал туда новые просьбы, и у него даже было своё отделение для готовых разрешений. Дела у фирмы шли неплохо, и работ хватало с избытком.
Лифт шатнуло, и Жене показалось даже, что он не поднимается, а опускается. Оторвав, наконец, взгляд, от рисунка, он ошалело уставился на пульт с кнопками, на дисплее которого поочередно сменялись цифры 21, 22, 23, 24… Женя натянуто улыбнулся: "Шутники, однако! Наверняка припрятали где-то напротив скрытую камеру – увековечивать вытянутые физиономии жертв розыгрыша. Так не дождетесь же!" Женя собрался и изобразил непроницаемое лицо игрока в покер. Оно пригодилось ему тут же: лифт остановился, и в открывающиеся двери всунулось фиолетовое рыло какого-то мультяшного монстра. Увидев Женю, чудище очень натурально остолбенело, а потом заорало и бросилось наутек, громко топоча громадными босыми ступнями. Женя постоял пару секунд, ожидая смеха и аплодисментов. Не дождался, и вышел в коридор. Он оказался явно не там, куда направлялся. Длинный, прихотливо изгибающийся коридор не имел явно выраженных стен и потолка, да что там – он и пола-то не имел, в привычном понимании. Овального сечения кишка, психоделически раскрашенная яркими полосами цветов радуги, светилась, как внутренность лампы дневного света, и от этого зрелища у Жени немедленно закружилась голова. Он посмотрел в обе стороны, и с нерешительно шагнул обратно, в уютную прямоугольность кабины. Было тихо, и звук закрывающихся дверей заставил его вздрогнуть. Нажал на верхнюю кнопку 3 на панели, и с облегчением почувствовал, что на этот раз лифт идет, как и положено, вверх. Женя выдохнул облегченно, и посмотрел внимательно на всё еще зажатый в руке рисунок. Монстр на картинке был ярко фиолетовый. У Жени зашумело в ушах, и пол ушёл из-под ног.
С трудом встав на непослушные ноги, Женя выбрался из лифта и зашагал к отделу согласований. Через минуту головокружение прошло, и впечатления стали блекнуть, как лужа на солнце. Общаясь в отделе с религиозным евреем Эфраимом, Женя поймал себя на мысли, что вся поездка вниз могла привидеться ему в мгновенном обмороке. "Надо бы сахар проверить", - подумал он, вспоминая возможные симптомы диабета. Спустившись на всякий случай другим лифтом, он уже просматривал в телефоне сообщения и почту, и утреннее происшествие вспоминалось смутно, как сон.
Вечером он нащупал, снимая рубашку, прямоугольник бумаги в нагрудном кармане, и заплакал в голос, уткнувшись в неё лицом. Бурные, горькие слезы быстро кончились, и к ужину он вышел с обычным видом, умывшись и переодевшись. Жена ни о чём его не спросила, но, кажется, обо всём догадалась. После ужина, сидя рядом с ним в двойном кресле против телевизора, она сказала, глядя в экран, с нейтральной интонацией:
- Если хочешь, я не буду больше класть тебе её рисунки.
- Нет, что ты, ни в коем случае! Мне очень нужны эти приветы…
У Жени перехватило горло, и он поспешно схватил чашку с чаем и сделал большой глоток.
После ухода Татки (они никогда не говорили – Умерла, а только – Ушла) остались сотни её неумелых рисунков, от самых первых – каляки-маляки, до последних, по взрослому лаконичных и осмысленных. Оставляя Жене на утро глаженную рубашку, Лена иногда клала в нагрудный карман какой-нибудь из детских рисунков. Это было, как привет от их девочки, из того далека, где она теперь находилась. Как письмо с дороги, из длинного путешествия.
Их девочка не дожила до своего девятого дня рождения. Опухоль съела её за три месяца, и усилия врачей ничего не изменили. Владик, классный врач-радиолог, старый друг ещё по КСП и туристскому клубу, напился на поминках вдрызг, и рыдал в ладони на кухне.
- Если бы хотя бы на месяц, всего лишь на месяц раньше! Я бы вытащил её, мы все успели бы… А Женю алкоголь не брал, и только темная злоба наполняла его до краев, злоба на бессмысленное, злое и неостановимое время, отнявшее у них самое дорогое…
Похороны были осенью, в ноябре, а сейчас кончался декабрь, и католики уже отгуляли рождество, а по всем российским каналам вовсю крутили "Иронию судьбы". Других признаков праздника в доме не было. Не для кого было вытаскивать из сарая и наряжать елочку, не для кого покупать подарки и зарывать их в вату возле Деда Мороза… Женя заикнулся было насчет поставить елку, но Лена посмотрела на него молча, и он передумал. Оставались только рисунки, появляющиеся иногда в кармане.
Женя проснулся в два часа ночи, от грохота и сверкания. За окнами бушевала зимняя буря. Он прошёл по дому, проверяя окна, и задержался в детской. Вспомнив случившееся утром, он присел у стола и выдвинул ящик. Да, они были тут, все вместе, мирно, не ссорясь. Зайчики и гномы, феи и монстры, лошадки, цветы, птицы, ангелы… Женя взял в руку картинку, одну из последних.
- Что это, солнышко?
- Это ангелы, папа! Видишь, они с крыльями и летают. А я вот здесь, между ними, тоже летаю, только без крыльев. Мы дружим, поэтому они мне помогают. Они меня за руки держат, и мы вместе летаем, видишь, папочка?
- Вижу, вижу, милая! А ты вправду с ними дружишь? И можешь попросить у них … что-нибудь?
- А я уже попросила! Чего-то очень, очень хорошего!
- И что же они тебе ответили?
- Они говорят, что исполнят все наши желания, но по своему, не тогда, и не так, как мы это представляем. Они говорят, что мы поймем, но не сразу. И поэтому не надо плакать. Никогда. Это только мешает им искать лучшие возможности.
Таня явно гордилась, что без запинки произнесла такую заковыристую формулировку. Женя осторожно обнял её, стараясь не коснуться бинтов на стриженой головке – напоминание о бесполезной неудачной операции. Они долго сидели молча, обнявшись, думая каждый о своем, хотя, может быть, и об одном и том же.
Сейчас Женя сидел, слушая раскаты грома, держал рисунок и вспоминал. Внезапная догадка кольнула его в сердце. Тогда, утром, он нажимал кнопку лифта, так же держа в руке рисунок с монстром. А куда он попадет, держа нарисованных ангелов?
До утра уснуть Женя уже не смог. Выехав ни свет, ни заря, к восьми он был уже в Ришон ле Ционе, возле здания "Бэзэка". Позднее он не смог даже вспомнить, как ехал, хотя дорога, с дождем и туманом, не была, наверное, легкой. Получив на проходной гостевой магнитный пропуск взамен водительского удостоверения, он в 8.05 стоял у лифтов, пытаясь совладать с нервами и успокоиться. У него катились по щекам слезы, но он не замечал их. Появилась уборщица в форменном халате, посмотрела внимательно на плачущего парня с бумагой в руке и ушла обратно по коридору, толкая перед собой тележку со швабрами. Женя зашёл в лифт, и, почти ничего не видя от слез, нажал кнопку верхнего этажа.
Лифт трясло и шатало. Женя успел успокоиться, спрятал рисунок в карман и вытер лицо руками. Двери открылись, и он шагнул наружу, не колеблясь. Только пришлось зажмуриться от яркого света.
Он стоял в том же вестибюле, из которого выехал. Но многое изменилось. Прежде всего – свет. Его было очень много, и он был какой-то необычный, хотя и очень знакомый. Да это же солнце, - догадался Женя. Да, это было солнце. Щедрое, летнее, израильское. Оно лезло в фойе изо всех сил, как ребенок – в стаканчик с мороженным. Женя растерялся. Он вышел во двор, и стоял, щурясь, впитывая полнокровную летнюю жару. Сбросил куртку, расстегнул рубашку, сел на фирменную лавочку в форме латинской буквы Б – "Бэзэк". Похлопал по карманам в поисках несуществующих сигарет – он бросил курить в день бракосочетания, свадебный подарок Лене, да и себе, если честно. Рука нащупала телефон. Женя вынул его и посмотрел на экран. Третий ЭлДжи, он раздавил ему экран, в кармане, ключами, осенью, в скорой. Ремонтировать было дороже, чем купить новый, поэтому на бензозаправке был куплен взамен какой-то пятидюймовый ноунейм, служивший, впрочем, верой и правдой, несмотря на не фирменность. Женя посмотрел ещё раз на хранитель экрана, с часами и датой. Там светилась надпись - одиннадцатое июня, девять часов утра. Женя замер, слушая толчки сердца уже не в груди, а где-то в горле. Получается, что у них ещё есть время. Самое драгоценное на свете время. Если он сейчас же отправит Владьке грозную эсэмэску, тот, ничего не спрашивая, устроит немедленно самое подробное обследование. Женя набирал текст трясущимся пальцем, а в ушах у него трубили трубы Рождественской оратории Иоганна Себастиана Баха, которую он услышит через пять месяцев в самом лучшем на свете исполнении. И музыка рассказывала ему, что времени нет, и смерти нет, и дружба с ангелами приносит иногда неожиданные возможности. Он не догадывался, что скоро забудет всё случившееся, как смутный сон, и только общаясь на пикниках с другом, будет каждый раз принимать от него восхищенные комплименты своему гениальному и так вовремя случившемуся озарению.
Картина Ирины Азаренковой (Обсудить в ЖЖ)
Теги: рассказ, фантастика, эзотерика Категории: Библиотека, Нью-эйдж, Основные разделы, Тексты