"Знали [они]... что есть небеса многие, лестниц есть двенадцать. Господь там живет истинный, вместе с противоположной ипостасью своей, зовут его Ометеотль" Бернардино де Саагун
Если проснуться до восхода солнца, то можно явственно ощутить дыхание ночи, как бы банально или пафосно ни звучали эти слова. В этом дыхании со всей силой и полнотой чувствуется первичная, доисторическая сила, скрывающаяся в мягком бархатистом море темноты. Темнота как отсутствие света не более чем иллюзия, в самой «темной» и беспросветной тьме, если приглядеться, можно увидеть проблески света.
В эти предрассветные минуты, краткость течения которых компенсируется их интенсивностью, человеческий разум может постичь такие истины, на познание которых могли бы уйти годы. Да, не зря, совсем не зря день в монастырях – христианских ли, буддийских ли – начинается до восхода солнца. Суета мирская в это время спокойно спит вместе с её носителями – людьми. Самое время творить молитву или выполнять утреннюю медитацию.
Внутренний покой, мягкое и плавное течение мыслей, ощущение гармоничного единения с каждым человеком, с каждым живым существом на Земле, с каждым камнем, растением… Единение с чем-то таким, для описания чего нет слов – таким бедным кажется язык… И сам момент просыпания в ожидании этого мягкого чувства единства и покоя всегда ощущается радостным и светлым.
…Однако в ту ночь сон мой был беспокойным и словно бы растерзанным на множество неравнозначных частей с оборванными краями. Я спал и не спал, и во сне мне виделись яркие огни огромных костров. Красно-лиловые и перламутрово-красные жгучие языки пламени вздымались высоко в пепельно-черное звездное небо. Костры были разведены на большой площади, которая служила сакральным центром огромного храмового комплекса, раскинувшегося на вершине одной из невысоких гор. Эти горы, сглаженные временем, выглядели как высокие темно-серые холмы и были покрыты еле различимым во тьме кустарником, хаотически разбросанным по склонам.
Это была теплая и душная ночь. За день солнце нагревало сложенные из крупных известняковых блоков стены пышных дворцов и пирамидальных храмов. На этих стенах искусными каменотесами-художниками были вырезаны причудливо переплетающиеся орнаменты и барельефы животных и птиц – реально существующих и фантастических. Крупная, хорошо отшлифованная брусчатка площади, высокие, почти метровой высоты серые известняковые ступени, ведущие к широким базальтовым чашам, установленным на высокие постаменты, каменистая почва и выступы скал вокруг комплекса – всё это, нагревшись в течение дня на солнце, ночью отдавало тепло в окружающий воздух. Только прекрасные сады, окружавшие священный центр и орошавшиеся системой искусственных каналов, приносили прохладу. И если дневная жара обжигала, то приходившая следом ночь оглушала, наваливалась, хватала за горло и сдавливала сердце недостатком воздуха.
Но жаркой эта весенняя ночь была еще и потому, что в ней пылали костры – в больших черных каменных чашах, намеренно помещенных на площадях у храмов моих богов. В этих кострах, которые жгли моё сердце, жгли мой мозг, горела великая вековая мудрость. Я лежал в пыли, на теплой еще почве и, в бессилии кусая кровоточащие кулаки, смотрел на то, как гибнет мой мир, рассыпаются в прах мои надежды и моя жизнь. Горели тысячи и тысячи рукописей, заполненных прекрасно выполненными цветными рисунками.
И в рисунках этих были зашифрованы великие тайны…
Лицо мое исказилось от горя. Сколько десятилетий труда было положено на то, чтобы изготовить эти бесчисленные, прекрасно оформленные рукописи! Особая каста ремесленников изготавливала после долгих очистительных ритуалов священную бумагу из коры фикуса. Бумага эта называлась уун и считалась мистическим отражением первозданной чистоты, которую имела Вселенная до того, как боги начали рисовать на ней Тлальтикпак, наш мир, и все другие миры.
Вся длительная мистерия создания рукописей была пронизана особыми ритуалами, призванными привлечь внимание богов к этому процессу. Жрецы-художники тщательнейшим образом, в полной тишине, только иногда прерываемой молитвенными песнопениями и ритуальными жертвоприношениями, острым шипом агавы прорисовывали на бумаге контуры рисунков и потом аккуратно закрашивали их тонкими кисточками, сделанными из шерстинок шкуры ягуара. Яркие минеральные и растительные краски должны были сохранить древнюю мудрость на века и даже на тысячелетия.
Рукописи, склеенные из множества отдельных листов и сложенные гармошкой, хранились в тайных подземных хранилищах, специально созданных на территории комплекса неподалеку от центрального храма, воздвигнутого в честь бога Тлалока. Захватчики разыскали эти хранилища и вскрыли, разбив тяжелыми молотами каменные блоки, скрывавшие входы в подземелья. Они вытащили на площадь всю бесценную уникальную библиотеку, по крупицам собиравшуюся многие десятилетия, и свалили все книги в огромные кучи.
И они подожгли их, подожгли в полночь, когда Солнце, наш защитник, находилось на противоположной стороне Земли. Однако же – о, грабители! – они не забыли перед этим извлечь из кожаных и деревянных обложек наших книг украшавшие их драгоценные камни и золото...
Я яростно сжал в руке макуауитль, тяжелый деревянный меч с вставленными в лезвие острыми осколками черного обсидиана. Рядом со мною на камнях лежало короткое метательное копье, атлатль… как хотел бы я сейчас броситься на врага! Но что-то удерживало меня, словно какая-то неведомая сила приковала мое тело к земле. Краем своего сознания я понимал, что это «что-то» – страх, страх ужасной смерти. Именно он заставляет меня лежать здесь, за выступом скалы, и в отчаянии наблюдать последние часы жизни великого города.
Конечно, я оправдывал себя – да и кто бы не делал так?! – если уж даже наши воины, профессиональные, закаленные во множестве сражений воины-орлы и воины-ягуары не смогли противостоять магическому оружию немногочисленных пришельцев и защитить альтепетль, что мог сделать я, уже совсем немолодой человек? Я, который прошел посвящение полсотни лет тому назад, но так ни разу и не участвовал в настоящем сражении, потому что стал жрецом этого сказочного храмового комплекса… И даже произнесение вслух моего сакрального воинского имени, йаоноца, не смогло подвигнуть меня встать и броситься на врагов – слишком уж были неравны силы… Но в глубине души я, конечно, осознавал, что все эти мысли не более чем пустые отговорки. Пусть я и не воин, но всё же, всё же… Я упустил шанс погибнуть в бою, погибнуть с мечом в руке, наполнившись блеском ярости и восторга – так, как учили уэуэтлатолли, наставления древних мудрецов. Я упустил свой шанс попасть в Тоналокан, солнечный мир… Никогда мне уже не стать тоналоке, солнечным духом, и возможно, я даже буду обречён на долгие скитания в Миктлане, темном подземном мире мертвых, может быть, я стану темным духом, миктека…
Я застонал от разочарования и печали и осторожно выглянул из-за скального выступа. На площади метались языки пламени, мелькали неясные тени. Захватчики грабили наши дворцы, вынося оттуда всё самое ценное. А то, что, по их мнению, не представляло никакой ценности, они безжалостно швыряли в огонь...
Внезапно в мои мысли вторглось нечто чужеродное, нечто такое, что повергло мой ум в смятение – тяжелый низкий рокот наполнил всё пространство вокруг меня. Всё мое тело завибрировало. Словно далекое рычание огромного ягуара или предвестники могучего землетрясения заставили меня насторожиться.
Это цицимитль – демоны! Ужасные демоны, населявшие многочисленные миры, которые прочной паутиной опутывают наш земной мир, восстали и идут на нас войной! Пугающий звук накатывал на меня неумолимо. Я закрыл глаза и приготовился к самому страшному, что могло случиться в моей жизни, к тому, что моя душа будет навечно захвачена этими демонами в плен…
Гул не прекращался, он всё нарастал и нарастал, и когда он достиг апогея, я не выдержал и открыл глаза. Увиденное повергло меня в шок – я находился не в горах, а лежал у себя дома в постели! Я в недоумении огляделся, не веря до конца в происходящее – настолько я успел сжиться с происходящим во сне. Было раннее утро, редкие автомобили проносились по пустынной улице, но тот ужасающий шум, который заставил меня закрыть глаза в том мире, создавали вовсе не они. Это был грохот турбин большого пассажирского авиалайнера, пролетавшего над моим домом на небольшой высоте. От этого звука дрожали стекла в окнах, а посуда на столе сотрясалась как во время подземных толчков. Но в тот момент я не смог осознать, что это был именно самолет, а не что-то другое.
Я сел на кровати и обхватил руками голову, пытаясь понять – кто я и где нахожусь. Очевидно, что я только что спал и мне снился необычный сон. Но почему этот сон был такой яркий? Не утруждая себя долгими поисками ответа на этот сакраментальный вопрос, я ничком повалился на постель и сделал попытку включить рациональное мышление. Обычно в стрессовых ситуациях оно меня не подводило. Но попытка не удалась – в следующую секунду я снова провалился в сон, но так и не уловил момента перехода.
«…Эт димитэ нобис дэбита ностра, сиквит эт нос диминтимус дэбитарибус нострис…». Незнакомый мне, немного хриплый и усталый, но твердый мужской голос произносил слова незнакомого мне языка торжественно и неторопливо. Казалось, добрый учитель читает вслух своим ученикам историю их страны, историю побед и свершений.
Я осторожно выглянул из-за камня, на котором тонким слоем лежал легкий как птичий пух пепел. Уже светало, в быстро просветляющихся сумерках был рассеян запах гари и смерти. На небольшой площадке в полусотне метров от меня расположились они. Враги.
Полтора десятка закованных в тусклый серый металл чернобородых людей стояли, преклонив головы, на брусчатке, выложенной в виде причудливого орнамента. Они смиренно слушали неторопливый речитатив.
«…Эт нэ нос индукас ин тэнтэтионэм сэд либэра нос э мало…». Голос чтеца возвысился до фальцета.
Да это же «Патер ностер», то есть «Отче наш» на латыни! Я – настоящий «я», а не человек из моего сна – понял, что звучит молитва на латыни, хотя этот язык я не знал. Этот факт поверг меня в смятение. Значит, мое «я» не полностью поглощено той, неизвестной мне личностью? Значит, я всё же сохраняю некоторый контроль над своим сознанием?
Я попытался вспомнить, кто я и где живу. Это потребовало от меня значительных усилий. Лоскуты множества образов и сюжетов веерообразно раскинулись передо мной, словно бы предлагая мне выбрать любой из них. В какой-то момент мне показалось, что я не могу вспомнить ничего, и страх схватил меня цепкими щупальцами, но уже через секунду я вспомнил о том, что я человек двадцать первого века.
Не могу передать словами, как это меня обрадовало! Почему-то во мне появилась уверенность, что даже если хотя бы мельчайший фрагмент «меня» останется под контролем моего «я», моей истинной сущности, то мне не составит проблем рано или поздно вернуться в свой мир.
«Куониам туум эст рэгнум эт виртус эт глория ин сэкула. Амен!».
Все присутствующие перекрестились и, выпрямившись, надели блестящие металлические шлемы с белыми плюмажами. Читавший молитву высокий монах в испачканной пеплом и землей коричневой сутане тоже перекрестился и аккуратно положил молитвенник в небольшую холщовую сумку, висевшую у него на плече. Выражение его лица было суровым, когда он читал «Патер ностер», и осталось таким, когда к нему подошел один из молившихся воинов, по виду и благородной осанке – главный из них. Они перебросились несколькими короткими фразами. Монах, полуобернувшись, указал в ту сторону, где прятался я, и принялся что-то говорить, сдержанно жестикулируя.
Предводитель захватчиков слушал его невнимательно и отвечал односложно, в то же с каким-то хищным видом озираясь по сторонам, иногда отворачиваясь от монаха и напряженно вглядываясь туда, где находилось большое озеро.
Я – истинный я, то есть человек нашего времени – с трудом мог понимать смысл их беседы, которая велась на испанском языке. Это был не современный вариант испанского, который я когда-то изучал, а староиспанский язык, так называемый «эль кастельяно антигуо». Я и так-то не очень хорошо понимаю разговорный испанский, а тут мне пришлось напрячь всё свое внимание, чтобы суметь распознать в необычных для моего слуха фонемах знакомые словосочетания.
Многие слова собеседники произносили вовсе не так, как их произносят современные испанцы – например, они говорили fablar вместо hablar (говорить) и fumu вместо humo (дым), вместо звука «с» в некоторых знакомых мне словах звучало что-то среднее между «ш» и «щ». Да и само построение фраз выглядело непривычным. Так, предводитель, обращаясь к монаху, произнес фразу, которая прозвучала примерно так: «Мои воины, они являются прибывшими к Теночтитлану».
Тем не менее, я смог узнать их планы, которые, конечно же, были планами разграбления и уничтожения нашей цивилизации. Захват города Тескоко был для них только этапом, плацдармом на пути к великому Теночтитлану, центру государства ацтеков.
Внезапно меня словно что-то потянуло за пояс, и я проснулся у себя дома. Всё тело мое тряслось как во время лихорадки, холодный пот лился ручьями. Я с трудом поднялся, как на автопилоте поплёлся на кухню и оказался в помещении, в котором словно бы не бывал никогда – таким тесным и неуютным оно было. Обстановка кухни показалась мне совершенно незнакомой, и я с недоумением оглядывал предметы, предназначение которых в тот момент было для меня совершеннейшей загадкой.
Я провел ладонью по гладкому холодному металлу кухонной газовой плиты и долго рассматривал ее, пытаясь понять ее устройство. Вентили, расположенные на верхней панели плиты, показались мне непостижимыми магическими замками, запирающими вход в какие-то иные, неведомые пространства, а круглые газовые горелки выглядели словно постаменты для маленьких ритуальных сосудов.
Взяв в руки лежавшую на кухонном столе вилку, я с удивлением поднес ее к глазам, стараясь постичь ее назначение, но так и смог понять, что это за предмет, поэтому отложил его в сторону. Холодильник, микроволновая печь и кофеварка остались для меня совершеннейшей тайной. Я побоялся к ним даже притронуться из страха подвергнуться неизвестным мне чарам. Названия всех этих предметов я не мог вспомнить.
Наконец, я нашел кое-что, что смог с некоторой доли уверенности идентифицировать – маленький кухонный нож, сделанный из высокопрочной керамики. Я взял его за прохладное белое лезвие и рассмотрел во всех подробностях. Пластиковая ручка была черного цвета и удобно сидела в ладони, а лезвие… Я решил, что оно изготовлено из обсидиана, но почему-то не чёрного, а белого и совсем непрозрачного. Я провел пальцем по его кромке и вскрикнул от боли – она была невероятно острой, я порезался, и из пальца потекла кровь.
В мозгу всплыло слово «текпатль». Оно вспыхнуло и угасло, исчезнув так же быстро, как появилось. Я вспомнил – предмет, который я держал в руке и который порезал мою руку до крови, назывался текпатль. Он предназначен для разрезания чего-либо.
– Но что же это такое – текпатль? – спросил я сам себя вслух.
Ответа не было.
Внезапно мне стало плохо – я ощутил невероятную слабость и тошноту, сердце забилось с невероятной силой и скоростью и как будто подступило к горлу. Тело мое покрылось мурашками и затряслось крупной дрожью. Все окружающие меня предметы заколыхались перед глазами, пришли в движение и замелькали как в детском калейдоскопе. На мгновение всё остановилось, и я вновь на короткое время увидел огромные костры, пылающие на храмовой горе и разбрасывающие гигантские снопы искр. Потом снова появился образ моей квартиры. Я снова стоял посреди своей кухни с текпатлем в руке, большой палец левой руки был порезан, капли крови гулко и медленно падали на деревянный пол.
И тут я услышал пение.
Пели два женских голоса – альт и сопрано. Нежный звук женского сопрано, словно «опираясь» на сильные грудные звуки альта, вел мелодическую линию уверенно и поднимался всё выше и выше, становясь при этом всё ярче и призывней. Мое сознание «потянулось» за этим голосом, я увидел некие совершенно фантастические, незнакомые мне образы, и почувствовал, как отделяюсь от своего тела и поднимаюсь вверх. Я почувствовал, что ухожу.
Я решил, что пришла смерть, и приготовился встретить ее достойно, текпатль выпал из моей руки и с раздражающим слух дребезжанием ударился о пол.
Этот звук всколыхнул спрятанные где-то в глубине моего сознания далекие ассоциации. Мир, который колыхался перед глазами и был совершенно непонятен и нестабилен до этого момента, внезапно стронулся с места и начал выстраиваться в давно знакомом порядке. Тошнота и головокружение больше меня не беспокоили.
Ангельские женские голоса стихли и исчезли.
Я огляделся и увидел на полу упавший предмет.
«Это нож», понял я. Текпатль – это нож. Керамический нож!
Это нож!!!
Я подпрыгнул от радости и закричал:
– Это нож!
И сразу же пришли как будто из сияющей пустоты названия других предметов, окружавших меня.
О, а вот вилка.
Боже – вилка! В-в-в-и-и-и-л-к-к-к-а-а-а!
А это что? Это стол.
С-т-о-л.
Я принялся бегать по кухне и называть предметы один за другим, указывая на них пальцем.
Кран.
Лампа.
Чашка.
Чашка, лампа, кран, стол.
Кофеварка.
К-о-ф-е-в-а…Тьфу! Что за нелепое имя! Нужно будет дать этой вещи новое название.
«Придумаю потом», решил я.
Потолок.
Стена.
Чайник.
Хорошее имя. В нем есть что-то очень основательное, пожалуй, этому предмету можно доверять. Ч-а-й-н-и-к.
Скоро я устал и, присев к кухонному столу на деревянную табуретку, задумался.
Что это было? Где я был? Где я сейчас нахожусь?
На короткое время я всерьёз испугался за свой разум – мне показалось, что такое погружение в глубины своего сознания может разрушить что-то очень важное во мне, перестроить какие-то фундаментальные основы миропонимания, которые я тщательно выстраивал в себе долгое время.
В этот день я не пошел на работу, сказавшись больным. Да, впрочем, наверное, так и было. Я бродил по улицам нашего маленького городка и размышлял, перебирая в уме все возможные варианты объяснения произошедшего события, которое, как я сообразил, вовсе не было симптомом недуга, наоборот, оно стало началом выздоровления. Я явственно увидел болезнь, которой не было названия у современной медицины.
А больным организмом было всё человечество, и болезнь эта – своего рода слепота, полупрозрачная мутная завеса, словно накинутая на наши глаза. Мы, жители планеты Земля, словно полуслепые новорожденные котята, тычемся и тычемся – год за годом, жизнь за жизнью – в одни и те же препятствия.
Мы не осознаем эти препятствия, будучи уверенными, что живем только раз. И, реализуя свои желания, мы не привыкли отказывать себе ни в чем, даже если при этом страдают наши близкие. Мы уверены, что нужно брать от жизни всё, что только возможно, раз уж нет никакой возможности сохранить себя после смерти.
Какая детская наивность!
В следующую же ночь я снова вернулся в тот город, который пылал, захваченный врагами. Я возвращался туда раз за разом и выяснил судьбу жителей этого города, судьбу уникальной библиотеки, собиравшейся его правителями в течение многих лет. Возвращаясь назад, домой, в наш мир, я отыскивал в словарях значения слов, которые не понимал. Некоторые мои сны охватывали и более ранний период – за несколько лет и даже десятилетий до вторжения завоевателей. Постепенно, шаг за шагом, минуту за минутой, используя работы современных археологов и свои собственные наблюдения, я выстроил для себя тот фрагмент истории, свидетелем которой мне довелось стать.
Случайно или нет, но я стал очевидцем окончательного заката могущественного и процветающего государства Тескоко. Альтепетль, то есть город-государство, Тескоко, центр культуры и правления народности акольуа, находился к востоку от Мехико, вблизи озера с таким же названием – Тескоко. Впрочем, он и сейчас находится там же, став одним из муниципальных округов гигантского мегаполиса Мехико.
В первой четверти XV века – с того времени, как в городе на трон воссел знаменитый тлатоани, то есть правитель, Акольмистли Несауалькойотль, Тескоко был столицей Акольуакана, одного из трех столпов могущественной Ацтекской Империи, равноправного членом Тройственного союза наряду с Теночтитланом ацтеков и Тлакопаном тепанеков. Несауалькойотль был правителем, при котором человеческие жертвоприношения богам были отменены, а в жертву богам приносились лишь цветы и фрукты. К тому времени, как его захватили испанские конкистадоры, Тескоко утратил свое влияние.
Я узнал, что мое сознание каким-то невероятным образом периодически, без всяких усилий с моей стороны перемещалось в тело одного из жителей города Тескоко. Древние жители этого города произносили это название немного по-другому – Тешкоко, причем звук «ш» по звучанию был ближе к «щ», а звук «к» звучал смягченно, почти как «х».
Я много узнал о том, как жили люди Центральной Америки. Узнал, что правители-тлатоани государства Тескоко были очень просвещенными и образованными людьми. Что со времен Несауалькойотля, то есть последние сто лет, при дворе тлатоани всегда были в почете творческие люди – художники, поэты, танцоры...
А музыка – она была настоящей страстью тлатоани и знати! Музыка звучала повсюду, и даже в тельпочкалли, детских школах, музыку преподавали специально приглашенные учителя. Нельзя было считаться образованным человеком без должного владения всеми известными искусствами, такими как рисование, музыка и вокал, танец и боевые искусства, стихосложение и ораторское искусство.
И я стал свидетелем захвата города войсками Эрнана Кортеса, одного из самых известных испанских конкистадоров. Именно он, этот полубезумный жестокосердный испанец с повадками дикого берсеркера, убил Какамацина, последнего независимого тлатоани Тескоко и разорил наш город в 1520 году. Он использовал Тескоко как плацдарм для захвата великого Теночтитлана…
Я помню, что тот человек из древнего Тескоко, человек, который помог мне увидеть его невероятный мир, был очень образованным. Он хорошо рисовал и умел исполнять сложную музыку на небольшом струнном инструменте, сделанном из панциря броненосца. Но в то же время я знал, что не имею никакой возможности хоть как-то влиять на события, свидетелем которых я стал – тело того человека из древнего города Тескоко не повиновалось мне. Однако в какие-то моменты я понимал, что он неким метафизическим образом, шестым чувством ощущает мое присутствие.
Имя того человека было Йоуалькойотль, Ночной Волк.
Одной из его привязанностей, да что там привязанностью – настоящей страстью, была поэзия. Он мог часами декламировать стихи великих поэтов того времени. От него я – современный я – воспринял любовь к поэзии тех времен и даже как-то в часы досуга перевел с языка науатль на русский язык одно из его любимых стихотворений, которое в минуту вдохновения написал сам великий тлатоани города Тескоко Несауалькойотль.
Вот оно, это стихотворение и его вольный перевод:
Никитоа
Никитоа ни Несауалькойотль:
Куиш ок нели немоуа ин тлактильпак?
Ан ночипа тлактильпак:
сан ачика йа никан.
Тель ка чальчиутль но шамани,
но теокуитлатль ин тлапани,
но кецали постеки.
Ан ночипа тлактильпак:
сан ачика йе никан.
Молюсь
Я Несауалькойотль.
Я небо вопрошаю:
Неужто в самом деле
Истоки наши тут?!
Тут, в Тлальтикпаке – в мире
беспечном, мире бренном…
О, небо, я уверен –
К тебе пути ведут!
Нефритовые бусы
рассыплются когда-то,
и золото исчезнет,
иссохнет как вода,
перо кецаля ломкое
так тонко, так воздушно…
Нет, небо, я не верю!
Мы здесь не навсегда.
Картина Михаила Николаева (обсуждение в ЖЖ)
Категории: Библиотека, Нью-эйдж, Основные разделы, Тексты
ой… как много букв…
спасибо! :0)