Историческая справка:
Роман Эрнестович Липгарт (Рено Франц де Липгарт) родился 4 июля 1880-го года в Париже. Он был сыном известнейшего художника и главного хранителя (директора) Эрмитажа Эрнста Карловича Липгарта. Роман Эрнестович окончил Морской кадетский корпус и школу подводного плавания. Он - испытатель первых русских подводных лодок. После гибели при испытании экипажа первой боевой русской подводной лодки «Дельфин» барон принял командование и довёл лодку до сдачи в эксплуатацию. После революции 1917 г. был избран командиром Петроградского военного порта, затем перешёл на гражданскую службу в качестве инженера на Монетном дворе и заводе «Пневматика». Умер в Ленинграде во время блокады, похоронен на Смоленском (Лютеранском) кладбище.
Брат:
Павел Эрнестович фон Липгардт, родился в 1887 в Санкт-Петербурге. Окончил Морской корпус в 1907 г. и Севастопольскую авиационную школа в 1913-м. Умер в эмиграции во Франции (Париж) после 1960-го.
Роман Эрнестович Липгарт несколько раз чудом избегал смерти, но она настигла его в блокадном Ленинграде. Незадолго до смерти, уже овдовев, он женился на недавно овдовевшей прабабушке моей жены, Ольге Михайловне Быковой. До войны они дружили семьями и были соседями по подъезду. Здесь я приведу записи о жизни и смерти этого удивительного человека, оставленными близкими моей жены.
Из воспоминаний Андрея Дмитриевича Быкова (далее - А.Б.):
«Замечательной личностью в нашей семье был дед Роман Эрнестович. Он жил в своей квартире выше этажом, на «верхней палубе», как её называли, и мы с братом частенько забегали сюда послушать увлекательные морские истории. Дед когда-то, ещё до революции, служил на крейсере «Князь Суворов-Рымникский», и по счастливой для себя случайности, однажды заболев, был оставлен на берегу. Эскадра ушла в свой последний поход, и «Князь Суворов» не вернулся на кронштадтский рейд. Он был потоплен в Цусимском бою. С тех пор дед надолго расстался с военным флотом и плавал на торговых судах. Проделав под парусами двенадцать кругосветных «вояжей», дед так и не исчерпал в них страстную любовь к морю. Гражданскую войну он встретил под водой. Прекрасный механик, дед испытывал первые советские подводные лодки. Здесь же, в Финском заливе, и затонул. Когда давление в лодке повысилось и гибель, казалось, была неизбежной, экипаж по его приказу раскачал лодку, и она оторвалась от грунта. А дед оглох, лопнули какие-то барабанные перепонки. С тех пор он не расставался со своей огромной чёрной слуховой трубой, изогнутой, словно бараний рог. Маленьких слуховых аппаратов в то время ещё не придумали». (А.Б.)
«1 февраля 1942. Ленинград. Голод все сильнее и сильнее. Число умерших знакомых увеличивается. 27 января умерла тётя Женя Липгарт, которую мы поддерживали. Никогда, ни до, ни после этой смерти, я не видел, как плачет взрослый мужчина. Тётя Женя была жена Романа Эрнестовича. Они прожили вместе большую и очень сложную жизнь. Оба были люди пожилые и одинокие. Они и жили друг для друга. Когда жена умерла, Роман Эрнестович пришёл к нам и упал на диван, зажав голову руками. Он плакал, плакал безудержно и громко, как плачет ребенок. И этот плач взрослого мужчины был настолько необычен, дик и страшен, что я не смог его выдержать и потихоньку вышел из комнаты» (Из блокадного дневника А.Б.)
Из письма Евгении Чернышевой сестре в Москву от 20 февраля 1942 года:
«Несмотря на большие трудности, нам удалось маму и Евгению Яковлевну Липгарт похоронить вместе в индивидуальной могиле за килограмм хлеба и 400 руб. деньгами. Евгения Яковлевна умерла несколькими днями раньше мамы. Роман Эрнестович тоже еле бродит, и мы втроём (я, Дима и Нина) в самодельных гробиках на саночках в сильный мороз и вьюгу отвезли сами их на кладбище.»
«Роман Эрнестович ходит теперь к нам обедать и ужинать. Тётя Женя подарила мне монету в один рубль 1924 года на память о ней». (А.Б.)
«Зимой сорок второго дед стал «жечь свои корабли», - не было дров. Большой и грузный старик сидел, согнувшись над маленькой печкой «буржуйкой», замерзал… читал книги. У него была большая библиотека, а в ней великолепное многотомное издание «Всемирной фауны и флоры». Ни я, ни брат не могли прочитать в этих книгах ни строчки, как ни старались. Мы не знали французского языка, но любили смотреть красочные пёстрые картинки с заморскими птицами и цветами. А дед читал. Прочтёт лист, вырвет его и в огонь. Мы чуть не ревели от жалости, это «чуть» было всем нашим мужским достоинством, и, раз увидев это зрелище, больше не показывались на «верхней палубе», пока дед не сжёг последнюю корочку…
А потом, собрав последние силы, дед сколотил гроб для умирающего, но ещё живого отца, - считал, что так надо. Где он достал доски – неизвестно. Может быть, сломал мебель или купил дерево на стороне. Спустил гроб на нашу «нижнюю палубу», вернулся к себе и слёг. Через несколько дней он созвал всех женщин к себе – мать, тётку и бабушку. Нас, мальчишек, к нему не пустили, оставили на «нижней палубе» с отцом. Шёл вечер 2 марта 1942 года.
Дед встретил «гостей» в подозрительно праздничной обстановке. Маленькая гостиная была залита ярким светом большой корабельной лампы «Летучая мышь». Лампа висела над столом, убранным белоснежной скатертью. И то и другое – дедовские реликвии. Они извлекались только в особо торжественных случаях, потому что некогда красовались в кают-кампании погибшего крейсера.
На этот раз в лампе были последние остатки горючего, а на скатерти – весь «неприкосновенный запас» продовольствия: несколько долек настоящего шоколада и ложечка какао, бережно хранимые «с лучших времен». Весь вечер дед был в необыкновенно приподнятом настроении. Обстановка для этого была явно неподходящей, но спросить у хозяина причину его торжества никто не решался. И только когда прощались, дед, между прочим, сказал:
«Со мной не стоит долго возится, я был моряком. Зашейте в мешок и спустите в Неву. Это недалеко, ребята дотащат. Они уже совсем взрослые».
Он отравился на рассвете. В полутемной гостиной носился запах горького миндаля и гари. В старой лампе не хватало горючего. А на столе, посреди обломков каких-то стеклянных ампул, лежал маленький золотой амулет «Боже, храни моряка!» … Дед, по старой морской традиции, носил эту монетку на груди. Может быть потому, что она «спасла» его от Цусимы и удушья на дне Финского залива. На амулете был отчеканен древний парусник, несущийся в штормовом море, и святой Георгий, поражающий копьем злого дракона. …
Мы не выполнили последнюю просьбу деда. Когда отец скончался, спустя неделю после смерти деда, 9 марта, его положили в дедов гроб. Я хорошо помню нашу столовую, большую комнату, и гроб с отцом посреди неё. Отец был убран полусухими ветвями луизианской лавровишни, неизвестно как и кем найденными. Одна из веточек у меня сохранилась.
А наверху отца «поджидал» дед. Их хоронили вместе. Я с братом и три женщины тащили саночки на Лютеранское кладбище, оно находилось недалеко. Была ранняя весна, и у большого кирпичного корпуса, расположенного за малым проспектом по 16-ой линии, почти напротив завода «Металлист» (ныне – машиностроительный завод имени Котлякова), мы застряли. Здесь снег стаял, большим пятном обнажился тротуар, и даже всем нам тащить два таких тяжелых тела было невмоготу. Чтобы преодолеть эти 10-15 метров, потребовалось не менее получаса…
Отца и деда похоронили в одной могиле. Похоронили «по-людски», как положено». (А.Б.)
Теги: Армия, война, Вторая мировая, История, мужество Категории: История, Основные разделы