«Вектор духовности»

• 11.10.2014
• Олег Прокопьев

(Подборка Олега Прокопьева)

Из цикла «Шестое время года»:

Снимок Бамбука

Продут насквозь и вытерт, как пятак.
За так отдам, за чёртову понюшку
и улицу, и площадь, и кушак
моста через разбухшую речушку.
Ночное небо встанет в полный рост,
толкнёт рукой щекастые балконы –
отдам свой город, ливнями насквозь
прошитый, словно боговы ладони.О, как в нём спят и люди, и дома,
труба сурьмит одежду на верёвках
забытую, и улицы тесьма
тесна, когда, шагающий по бровке,
такой разбитой, выщербленной так,
что вспоминаешь присного Мамая,
бессмысленно всё повторяешь в такт:
и здесь летела Делия босая…

 
***

Мне сад пригрезился ночной,

живой, рассыпанный на дольки:
тяжёлой каплей дождевой
он подбирал свои оборки.
Он рос. Он вслушивался. Он
дыханье брал аккордеоном
и замирал. А за окном
зима плыла на перезвонах.Как горностаевая смерть
проталина смотрела остро
и заставляла леденеть
снеговика оплывший остов.
Сосульки выбивали такт,
спеша отбыть ручью навстречу,
и плыли: город, особняк,
деревья, ветви, птицы, вечер…На чутком воздухе река
дрожала женщиной желанной
и билась жилка у виска,
мешая жизнь и волхованье…

 
***
Как же протяжен Твой день на исходе.
Превозмогая тревогу берёз,
в сумерках синих весна хороводит
и обжигает сиянием звёзд.

Снег успокоился смертной постелью:
(как тут не вспомнить о вечном зерне)
прячется, слабый, под тёмною елью
тает, болезный, в её глубине.

Сколько их будет ещё, этих вёсен,
рыжего солнца, озябшей хвои?
Странно: весна, а мне чудится – осень,
близкое небо, ладони Твои...
Мне не хватило нежности...

 
***

- Мне не хватило нежности. Чуть-чуть.
Опять ищу шестое время года,
как пятый угол. Белым пароходом
моя зима качнулась... Не вернуть

ни сумерек, ни замерших дворов,
ни детского потерянного счастья,
как варежку с руки (какая частность!)
потерянную в заверти стихов.

Смахнувши снег, присяду на скамью.
Щекочут нёбо глупые вибранты.
А небо держат тополя-атланты,
стоящие у мира на краю.

Шестое время года... Между тем,
снег всё идёт и нежность нарастает.
И белый пароход в ладонях тает,
мне не оставив ничего взамен...
Не спрячешься от белого листа...

 
***
- Не спрячешься от белого листа, когда твоя поэзия чиста, когда ты Словом сущим обелён... Таков Закон. Ты можешь быть юродом. Всё равно тебе на век останется одно: бумажный лист, плетение словес... Таков твой крест. Плети себя, мой глупый паучок... Всем – паутина, а тебе – смычок, шершавый лист, музыка, Благодать и жизнь опять...
И взгляд безгрешный устремляя вдаль, твори свою седую пастораль, лови слова в расправленную сеть, как человеков. Что до слова «смерть», то смерти нет ни присно ни во век, мой имярек...
...и сад мой вчера растрепался...

 
***
- ...и сад мой вчера растрепался под ветром весенним:
тяжёлые ветви качнулись навстречу теплу....
зелёное облако сладкой персидской сирени
шепнуло мне утром:
– и я никогда не умру...

мы с нею – бессмертны, нас время обходит сторонкой ...
бумажный кораблик надёжный нас в море влечёт...
конечно, бессмертны, конечно... как дети спросонку...
и кто нас уверит, что мы только так, эпизод?..
вот самолёт...

 
***
- вот самолёт стремится в никуда...
вот девочка идёт на спевку хора...
казалось бы: какая ерунда,
не стоит начинать и разговора...

но почему-то вспомнились слова
о всех усталых... и, Причастный Тайнам,
я вдруг заплакал... первая листва
была как жизнь тревожна и случайна...
...на целую жизнь этот дождь...

 
***
- ...на целую жизнь этот дождь безразмерный...
деревья сбиваются в стайки и тонут...
и можно сказать без боязни гипербол,
что дом наш – Ковчег, до поры затаённый...

открыто окно... с подоконника чётко
тяжёлые капли срываются на пол...
наверно, на небе стирают полотна
и нам достаётся немного от капель...

у низкого берега длинные ветви,
как сети, раскинула серая ива...
наш вечер сегодня какой-то не летний
и осенью пахнет разлившийся ливень...
Что снится лесу за горой?..

 
***
- Что снится лесу за горой?
Какие сны его тревожат?
Он, может, тоже жизнь итожит
своей зимой очередной?..

Вглядись в сосну: она живёт,
но тихо так, что не услышишь…
Она лишь с каждым шагом ближе
и просится к тебе в блокнот…

Возьми её. Она – твоя.
Срифмуй её с январским бредом,
тоской запойной, хрустким снегом,
с чем хочешь… Бог тебе судья…

Когда потребуют стихи
тебя к ответу за молчанье,
придёшь ли к ним, пусть даже в тайне,
как в Вифлееме пастухи?..

Ты можешь пристально смотреть
сквозь лес, но звёзды всё же – выше…
Ты тоже их совсем не слышишь?..
Тогда о чём ты будешь петь?..
и не успеешь оглянуться...

 
***
- и не успеешь оглянуться,
как время тикает назад…
кружатся улицы и лица,
разбитый дремлет Летний сад…
а у фонтанного предела
застыло голуби сидят…
и небо сыпет крошки мела,
а, может, манну наугад…
и проплывают мимо тени
с чуть слышным шорохом имён…
все те, кто взвешен и измерен
и те, кто мной не перечтён…

о, снегопад! метельной боли
уже доверившись вполне,
вдруг вспомню пушкинское поле
на чёрном зыбком плавуне…
шагает люд неспешно мимо…
ловлю снежинки на лету
ладонью тёплой, и незримo
мой ангел плачет на снегу…
а вместе с тем душа живая,
за тенью поспешает в тень
и на ресницах снег не тает,
«и дольше века длится день…»
Верба

 
***
- к твоим рукам воспрянувшая жизнь
доверчивостью ластится овечьей
и некто в белом, придержав за плечи,
на ухо шепчет тихо: прикоснись…

среди сугроба пышного, как торт,
который неизбежно будет съеден,
она своё отстаивает кредо:
в России пальмой быть среди сестёр…

а ночью вербе снится Гефсимань,
дорога в гору, жаркие наречья,
пыль на сандалиях, холмы, оливы, вечность
и снова снег, сугробы, иордань...
Всё преходяще...

 
***
- Всё преходяще. Даже этот мир.
Не сохранишь стареющего тела.
Ты говоришь: душа окостенела…
И тянешь воздух, словно поводырь…

Не спи, душа! Не позволяй молчать!
Весенний день на диво благодушен…
Вот крыши распустили нити кружев,
голубка тешит голубя опять…

Спешит мальчишка, чиркнув по воде
обтрёпанным рукавчиком, скорее
пустить кораблик вплавь… И я не верю,
что это я и память обо мне.

О, скорый запах зрелых тополей!
Срок человека с этим древом равен.
Нет исключений из дежурных правил:
есть вырубка стареющих аллей.

Но тополёк стремительно растёт
и тянется доверчиво навстречу
к моим рукам. Что я ему отвечу?
Куда его кораблик уплывёт?

Мы детскою игрою спасены.
Нас ждёт не диабаз – Преображенье.
А тело что? Так, невесомей тени.
И то, лишь здесь, на краешке весны…
Пространство ждёт открытого окна

 
***
- Пространство ждёт открытого окна,
дороги за окном, ведущей к морю,
где обжигает небо купина
и голос Бога человеку впору.
Пространство ждёт осенних новостей,
прозрачного до полутени леса,
где каждый миг пространственных страстей
созвучен мне. Неузнанная пьеса
играется. Куда тебе, Шекспир,
до снов цветных кочующего лета:
читается пылающий псалтырь
на языке рябинного рассвета.
Вот и осень собирает листья...

 
***
- Вот и осень собирает листья.
Шорохи становятся слышней.
Спорит клён своим окрасом лисьим
с каплями рябиновых кистей.

Тихо дышит речка засыпая,
и темна холодная вода.
Золото потерянного рая
журавлей уносит череда.

День истёк и вечер полновесно
убаюкав солнечный простор,
месяца татарскую подвеску
волглыми ладонями протёр.
И города уже такого нет...

 
***
- И города уже такого нет,
и нет страны – прошла, как Атлантида.
Такая, видно, выпала планида
нам на судьбу: своих не помнить лет
и всё забыть. И площадей разбег,
и лёгкий шаг по вытертым аллеям,
где истуканов на зиму, жалея,
вколачивали в ящики. Ковчег
отплыл без нас. Мы на семи ветрах
качаемся – отринутые тени
без голоса и без благословлений –
забытые при сборах впопыхах.

Хранители музейной тишины,
встающие на цыпочки подростки,
нам велики котурны и подмостки,
оставшиеся от родной страны.
Нас волны бьют, а мы «ужо тебе!»
пытаемся прошелестеть губами.
И царь летит, и ангелы над нами
кораблик обряжают на столпе.
И всадники (четыре!) от моста
торопятся на ангельские трубы.
И Ленинград обветренные губы
прикладывает к золоту креста.
Время мелькнёт за окном стылой льдинкой...

 
***
- Время мелькнёт за окном стылой льдинкой
и под сурдинку начнёшь горевать
о невозможном закате бузинном,
что уложился в чужую тетрадь.

Синий фонарь под окном тянет тени:
зачернено серебро декабря.
И расчищают у домовладений
дворники тропки, на службе горя.

Тихие ангелы вяжут неслышно
зимние нити и сети плетут,
Диккенс, читаемый на ночь, тряпишной
куклой лежит... Предвкушаешь, что тут,

под изумрудным его преплётом,
прячется Лондон, счастливый конец,
и устаревшие эти длинноты,
прошлого ноты и Домби-отец...

Снежно в России. Чернёного снега
вдоволь на всех в моей зимней стране.
И продолжает катиться телега
жизни? чумы ли? не ведомо мне...
Ночь

 
***
- Белый ангел кружит в заоконье, где зима обнимает фонарь, и снежинки прозрачной ладонью собирает на белый стихарь.
Не скажу: все дороги – до Рима. Рима нет и Америки нет. Всё так бело и всё так незримо этой ночью, что стонешь вослед хрупким крыльям кипенного часа, словно брошенный в снег окушок: неужели Тебе я причастен?
И солёных не чувствуешь щёк.