«Вектор духовности»

• 22.01.2019
• Валерий Лукьяненко

(Джебран Халиль Джебран; перевод Игоря Сивака)

Содержание

Иаков, сын Заведеев

В один из дней в самом начале года Иисус стоял на рыночной площади Иерусалима и говорил собравшемуся народу о Царствии Небесном.

И Он обвинял книжников и фарисеев в том, что они расставляют ловушки и роют ямы на пути стремищихся к Царствию, и Он обличал их.

И были в той толпе те, кто защищал фарисеев и книжников, и они искали случая схватить Иисуса и нас с Ним.

Но Он уклонился от них и, обойдя их, направился к северным воротам города.

И Он сказал нам: «Мой час ещё не настал. Многое мне ещё предстоит сказать вам, и многое совершить, прежде чем я отдам себя миру».

Потом Он заговорил, и в Его голосе слышались радость и счастье: «Давайте отправимся в северный край и встретим весну. Пойдёмте со мной к холмам, ибо зима прошла, и снега Ливана сбегают в долины, чтобы петь вместе с ручьями.

Поля и виноградники прогнали сон и пробудились, дабы приветствовать солнце зелёными смоковницами и молодой лозой».

И Он шёл впереди нас, и мы за ним, в тот день и в последующий.

И в полдень третьего дня мы достигли вершины горы Ермон, и там Он остановился, глядя вниз на города и долины.

И Его лик сиял как расплавленное золото, и Он распростёр руки и сказал нам: «Взгляните на землю в её зелёном наряде, и узрите как ручьи окаймляют серебром его края.

Поистине, прекрасна земля, и прекрасно всё то, что на ней.

Но за всем, что вы видите, есть царство, и в нём я буду править. И если таков ваш выбор и если таково в самом деле ваше желание, вы придёте туда и будете править вместе со мной.
На моём и на ваших лицах не будет масок, и подданные будут любить нас в мире, и у них не будет перед нами страха».

Так говорил Иисус, и я ослеп для всех царств земли и для всех городов из стен и башен; и желанием моего сердца было следовать за Учителем в Его царство.

В это самое мгновение Иуда Искариот выступил вперёд. И он подошёл прямо к Иисусу и заговорил, и сказал: «Вот, обширны царства мира, и города Давида и Соломона восторжествуют над римлянами. Если ты будешь царём иудеев, мы станем рядом с тобой с мечом и щитом и одолеем чужаков».

Но услышав это, Иисус повернулся к Иуде, и на лице Его была ярость. И Он заговорил голосом, ужасным, как гром небесный, и Он сказал: «Отойди от меня, Сатана. Ты думаешь, что я пришёл из вечности, чтобы бы один день править муравейником?

Мой престол — это престол, недоступный твоему зрению. Станет ли тот, чьи крылья объяли землю, искать приюта в гнезде покинутом и забытом?

Будет ли живущий почитаем и превозносим тем, кто облечён в саван?

Царство моё не от земли, и мой трон не возведён на черепах ваших прародителей.

Если вы ищете что-либо, кроме царства духа, тогда вам лучше оставить меня здесь и спуститься к пещерам ваших метрвецов, где увенчанные головы былого вершат суд в своих могилах, и, быть может, всё ещё принимают почести на костях ваших предков.

Вы осмеливаетесь соблазнять меня венцом бренности, когда моё чело ищет Плеяд, или же вашими терниями?

Если бы не мечта, пригрезившаяся забытой расе, я бы не позволил ни вашему солнцу подниматься над моим терпением, ни вашей луне отбрасывать мою тень на вашу стезю.

Если бы не страстное желание матери, я бы избавился от пелёнок и вернулся обратно в пространство.

И если бы не скорбь во всех вас, я бы не остался, чтобы проливать слёзы.
Кто ты и что ты, Иуда Искариот? И почему ты искушаешь меня?

Ты и в самом деле взвесил меня на весах и признал меня достойным вести легионы карликов и направлять колесницы бесхребетных против врага, который расположился лагерем только в твоей ненависти и марширует единственно в твоём страхе?

Слишком многочисленны черви, кишащие у моих ног, и я не буду давать им бой. Мне надоели насмешки, мне надоело жалеть пресмыкающихся, считающих меня трусом, потому что я не буду передвигаться среди их охраняемых стен и башен.

Жаль, что мне придётся сожалеть до самого конца. Если бы я мог направить свои стопы к более великому миру, где обитают более великие люди. Но как?

Ваши священнослужители и ваш император жаждут моей крови. Они будут рады, если меня не станет. Я не желаю нарушать закон . И я не желаю править безумием.

Пусть невежество порождает самое себя, пока не устанет от собственного отродья.
Пусть слепой ведёт слепого в западню.

И пусть мёртвый хоронит мёртвого пока земля не подавится своим горьким плодом.
Царство моё не от земли. Моё царство будет там, где двое или трое из вас соберутся в любви, в изумлении перед красотой жизни, в добром духе и в памяти обо мне».

Потом Он внезапно обернулся к Иуде и сказал: «Изыди от меня, человек. Твоему царству никогда не быть в моём».

Смеркалось и Он повернулся к нам и сказал: «Пойдёмте вниз. Ночь близка. Пойдёмте в свете, пока свет с нами».

И он стал спускаться с холма, и мы за ним. Иуда следовал вдалеке.

И когда мы достигли низины, была ночь.

И Фома, сын Диофанеса, сказал Ему: «Учитель, уже темно, и дорога больше не видна. Если на то твоя воля, веди нас к огням вон той деревни, где мы сможем найти пищу и кров».

И Иисус ответил Фоме и сказал: «Я отвёл вас к вершинам, когда вы были голодны, и я привёл вас вниз в долины в голоде ещё большем. Но я не могу остаться с вами этой ночью. Мне хочется побыть одному».

Тогда Симон Пётр вышел вперёд и сказал: «Учитель, не дай нам идти одним во тьму. Разреши нам остаться с тобой хотя бы здесь, на обочине. Ночь и её призраки не задержатся, и утро вскоре найдёт нас, если только ты останешься с нами».

И Иисус ответил: «Этой ночью у лис будут норы, и у птиц небесных - гнёзда, но Сыну Человеческому негде на земле приклонить голову. И сейчас я действительно желаю побыть один. Если вы захотите, то снова отыщите меня у того озера, где я нашёл вас».

Тогда мы пошли от Него с тяжёлым сердцем, ибо не по своей воле покидали Его.

Много раз мы останавливались и обращали к Нему лица, и видели Его шествующим на запад в одиноком величии.

Единственный среди нас, кто не повернулся, чтобы взглянуть на Него в Его одиночестве, был Иуда Искариот.

И с этого дня Иуда стал мрачен и сдержан. И мне казалось, угроза таилась в его глазницах.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Анна, мать Марии.
Иисус, сын моей дочери, родился здесь, в Назарете, в месяце январе. И в ту ночь, когда он был рождён, нас посетили мужи с Востока. То были персы, пришедшие в Израильскую долину с караванами мадианитян по пути в Египет. Не найдя себе пристанища в постоялом дворе, они искали приюта в нашем доме.

И я приветствовала их и сказала: «Моя дочь родила сына этой ночью. Верно, вы простите меня, если я не буду прислуживать вам, как приличествует хозяйке».

Тогда они поблагодарили меня за предоставленный им приют. Отужинав же, сказали: «Нам хотелось бы взглянуть на новорожденного».

Теперь Сын Марии выглядел прекрасно, и она была весьма пригожа.

И когда увидели персы Марию и её дитя, то извлекли из своих мешков золото и серебро, мирру и ладан, и сложили их к ногам ребенка.

Затем они пали ниц и молились на странном языке, нам непонятном.

И когда я повела их в приготовленные для них покои, они шли, словно испытывая благоговейный трепет перед увиденным.

Когда же пришло утро, они оставили нас и отправились своим путем в Египет.

Но на прощанье они обратились ко мне и сказали: «Этому дитю всего только день от роду, но мы увидели свет нашего Бога в Его глазах и улыбку нашего Бога на Его устах.

Мы просим вас оберегать Его, дабы Он мог оберечь вас всех».

И говоря так, они взобрались на своих верблюдов, и мы не видели их больше.

Теперь, казалось, Мария не столько радовалась своему первенцу, сколько была полна удивления и изумления.

Она подолгу смотрела на младенца, а потом поворачивалась лицом к окну и вглядывалась в небесные дали, словно ей являлись там виденья.

И долины простирались между её сердцем и моим.

И ребенок рос телом и душой, и Он был непохож на других детей. Он держался обособленно и был почти неуправляем, и я не могла удерживать Его.

Но все в Назарете любили его, и в сердце я знала почему.

Часто он брал нашу еду, чтобы отнести её прохожему. И Он раздавал другим детишкам сладости, которыми угощала я его, прежде чем мог отведать их Своими собственными устами.

Он влезал на деревья в моем саду, чтобы набрать плодов, но никогда не ел их Сам.

Он состязался в беге с другими мальчишками и, поскольку Он был быстроног, то часто отставал, чтобы они могли миновать конечный колышек, прежде чем Он сам добегал до него.

И иногда, когда я вела Его к Его ложу, Он говорил мне: «Скажи матери моей и остальным, что только моё тело будет спать. Моя душа будет с ними, пока их души не придут в моё утро».

И много других дивных слов говорил Он, будучи мальчиком, но я слишком стара, чтобы вспомнить.

И вот теперь они говорят мне, что я больше не увижу Его. Но как мне поверить тому, что они говорят?

Я всё ещё слышу Его смех и то, как Он бегает по моему дому. И когда бы ни целовала я щеку моей дочери, Его аромат возвращается в моё сердце, и кажется, что мои руки полнятся Его телом.

Но разве это не странно, что моя дочь не говорит со мной о своём первенце?

Порой мне кажется, что моё стремление к Нему больше, чем её собственное.

Словно бронзовое изваяние, она непреклонно встречает свой день, в то время как моё сердце тает и растекается ручьями.

Быть может, ей известно то, чего не знаю я. Как бы я хотела, чтобы она могла и мне поведать об этом.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Асаф, прозванный оратором Тира.
Что я могу сказать о его речах? Наверно что-то в Его личности наделяло мощью Его слова и склоняло к нему тех, кто слушал Его. Ибо он был прекрасен и сияние дня озаряло Его лицо.

Мужчины и женщины больше вглядывались в Него, нежели следовали за Его доводами. Он говорил с такой силой духа, что подчинял ею всех внимающих Его.

В юности я слушал ораторов Рима, Афин и Александрии. Молодой Назарянин отличался от них всех.

Они с искусством подбирали слова, чтобы увлечь слух, но от Его речей сердце как будто покидало вас и отправлялось странствовать в края, где вы ещё не бывали.

Он рассказывал истории и притчи, и ничего похожего на Его истории и притчи никогда не слыхали в Сирии. Казалось, Он выпрядал их из времён года, подобно тому, как время прядёт годы и поколения.

Историю Он начинал так: «Отправился пахарь в поле сеять семена...».

Или: «Жил однажды богатый человек, у которого было много виноградников».
Или: «Пересчитал вечером пастух свое стадо и увидел, что недостаёт одной овцы».
И эти слова уводили Его слушателей к их простой сущности и в старину их дней.

Все мы - пахари в душе, и всем нам дорог виноградник. И на пастбищах нашей памяти — и пастух, и стадо, и потерявшаяся овца.

И там же - лемех, и виноградная давилка, и гумно.

Он знал исток нашей более древней сущности и той нескончаемой нити, из которой мы сотканы.

Греческие и римские ораторы рассказывали своим слушателям о жизни, какой она представлялась разуму. Назарянин говорил о страстном стремлении, обретшим приют в сердце.

Они видели жизнь глазами лишь немного более ясными, нежели ваши или мои. Он видел жизнь в свете Божьем.

Я часто думал, что он обращался к толпе, как гора обращалась бы к равнине.

И была в речах его сила, неподвластная ораторам Афин или Рима.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Мария Магдалина о первой встрече
Был месяц июнь, когда я встретила Его впервые. Он шёл по пшеничному полю, а я со своими служанками проходила мимо. И Он был один.

Ритм Его шагов был не таким как у других людей, и ничего подобного движению Его тела не видела я прежде.

Люди не ступают так по земле. Я и теперь не знаю, медленно Он шёл или быстро.

Мои служанки стали показывать на Него пальцами и украдкой шептаться друг с дружкой. И я придержала на мгновение свои шаги и подняла руку, чтобы поприветствовать Его. Но Он не обернулся, и даже не взглянул на меня. И я возненавидела Его. Меня словно втолкнули обратно, и я похолодела так, как будто меня занесло снегом.

В ту ночь я видела Его во сне. Потом мне сказали, что я кричала и металась на ложе.

Был месяц август, когда я увидела Его снова, из окна. Он сидел в тени кипариса в дальнем конце моего сада и был так неподвижен, словно был высечен из камня, точно как те статуи в Антиохии и других городах Северной Страны.

И моя рабыня, египтянка, подошла ко мне и сказала: «Этот мужчина снова здесь. Он сидит в дальнем конце вашего сада».

И я взглянула на Него, и моя душа затрепетала во мне, ибо Он был прекрасен.

Его тело было гармоничным единством, казалось, каждая его часть пребывает в любви и согласии с любой другой частью.

Я облеклась в наряд из Дамаска, вышла из дому и направилась к Нему.

Было ли это моё одиночество, или же исходящее от Него благоухание было тем, что влекло меня к Нему? Были ли это голод в моём томящимся по прекрасному взгляде, или же Его красота, ищущая света в моих глазах?

Я и теперь не знаю.

Я шла к Нему в своём надушенном одеянии и в позолоченных сандалиях, подаренных мне римским офицером, - да, в тех самых. И, приблизившись к Нему, я сказала:

- Доброго утра тебе!

И Он ответил:

- Доброго утра тебе, Мириам!

И он взглянул на меня, и Его глаза-ночи увидели меня, как не видел меня ни один мужчина. И я вдруг почувствовала себя нагой и устыдилась.

А ведь Он только и сказал: «Доброго утра тебе».
И потом я спросила Его: «Не войдёшь ли ты в мой дом?»

И Он ответил: «Разве я уже не в твоём доме?»

Тогда я не поняла, что Он имеет в виду, но теперь я знаю.

И я спросила: «Не разделишь ли со мной вино и хлеб?»

И Он ответил: «Да, Мириам, но не сейчас».

НЕ СЕЙЧАС, НЕ СЕЙЧАС, - так он сказал. И голос моря был в тех двух словах, и голос ветра и деревьев. И когда Он говорил мне эти слова – жизнь говорила смерти.

О да, мой друг, я была мертва. Я была женщиной, отъединённой от своей души. Я жила отдельно от той сущности, которую вы видите сейчас. Я принадлежала всем мужчинам, и не принадлежала никому. Они называли меня блудницей, и женщиной, одержимой семью демонами. Меня проклинали, и мне завидовали.

Но когда его глаза-рассветы заглянули в мои глаза, все звёзды моей ночи померкли, и я стала Мириам, просто Мириам, женщиной, потерянной для всего земного, прежде известного ей, и обретающей себя в новых краях.

И снова я обратилась к Нему: «Войди в мой дом и раздели со мной хлеб и вино».

И он ответил: «Почему ты просишь меня стать твоим гостем?»

И я сказала: «Я прошу тебя войти в мой дом». И всё, что было во мне от земли, и всё, что было во мне от небес, взывало к Нему.

Тогда Он взглянул на меня, и полдень Его глаз осиял меня, и Он сказал: «У тебя много возлюбленных, но только я один люблю тебя. Другие любят себя в близости с тобой. Я же люблю тебя в твоей сущности. Другие видят в тебе красоту, которая поблекнет раньше, нежели их собственные годы. Я же вижу в тебе красоту, которая не увянет. И когда наступит осень твоих дней, эта красота не побоится взглянуть на себя в зеркало, и она никогда не прейдёт. Я один люблю незримое в тебе».

Затем он сказал тихо: «Теперь ступай. Если этот кипарис твой, и ты не хочешь, чтобы я сидел в его тени, я пойду своей дорогой».

И я вскричала: «Учитель, войди в мой дом. Я воскурю для тебя благовония, и приготовлю серебряный сосуд, чтобы омыть твои ноги. Ты - и чужой мне, и всё же не чужой. Молю тебя, войди в мой дом».

Тогда Он встал и посмотрел на меня так, как времена года глядели бы на поле, и улыбнулся. А потом снова сказал: «Все любят тебя во имя самих себя. Я же люблю тебя во имя тебя самой».

И Он ушёл.

Ни один другой человек не шёл когда-либо так, как шёл Он. Было ли это дыхание, рождённое в моём саду, и направившееся к востоку? Или же это была буря, способная сотрясти всё до самого основания?

Я не знаю, но в тот день закат Его глаз убил во мне дракона, и я стала женщиной, я стала Мириам, Мириам из Мигдал-Эля.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Филемон, греческий аптекарь.
Назарянин был лучшим целителем своего народа. Никакой другой человек не знал столько о наших телах, об их стихиях и свойствах.

Он исцелял тех, кого поразили болезни, неведомые грекам и египтянам.
Говорят, Он возвращал к жизни даже умерших. Правда это или нет, но это обнаруживает Его могущество, ибо только Ему, совершавшему великое, приписывают наивеличайшее.

Также говорят, что Иисус посещал Индию и Страну между Двумя Реками, и что тамошние жрецы открыли Ему знание всего того, что скрыто в тайниках нашей плоти.

Хотя это знание могло быть даровано Ему самими богами, а не через жрецов. Ибо то, что оставалось неведомым всем людям в течение эонов, может быть явлено одному человеку всего лишь за мгновение. И Аполлон может возложить свою руку на сердце неразумного и сделать его мудрым.

Немало дверей было открыто жителям Тира и Фив, но перед этим человеком отворялись и двери, надёжно запечатанные. Он проникал в храм души, которым является тело, и видел злых духов, тайно замышляющих против наших сухожилий, и духов добрых, прядущих нити из них.

Мне кажется, он исцелял больных силою противопоставления и противодействия, но способом, неизвестным нашим философам. Он изумлял лихорадку Своим подобным снегу прикосновением, и она отступала, поражал напряжённые конечности Своим собственным спокойствием, и они поддавались ему и пребывали в мире.

Он чувствовал угасающую жизненную силу под изборождённый корой, но мне неизвестно, как он достигал этой силы своими пальцами. Он ощущал звук стали под ржавчиной, но ни один человек не может поведать, как Он высвобождал меч и заставлял его сиять.

Иногда мне кажется, что Он слышал тихий шёпот боли всех созданий, взрастающих под солнцем, и что Он воодушевлял и поддерживал их не только Своим знанием, но раскрывая им их собственную силу, чтобы они могли подняться и исцелиться.

Однако, Он не слишком серьёзно относился к Себе, как к врачу. Гораздо больше Он был озабочен религией и политикой этой земли. И это огорчает меня, ибо более всего иного мы нуждаемся в здоровом теле.

Но эти сирийцы, когда к ним наведывается болезнь, прибегают скорее к суждениям, нежели к лекарствам.

И жаль, что величайший из всех врачей предпочёл быть сочинителем речей на рыночной площади.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Симон, который был назван Петром
Я был на берегу Галилейского озера, когда впервые увидел Иисуса, моего Господа и Учителя.

Мой брат Андрей был со мной, и мы закидывали в воды наши сети.

Волны были бурными и высокими, и мы поймали лишь несколько рыбин. И на сердце у нас было тяжело.

Неожиданно Иисус встал возле нас, будто обретя форму в это же самое мгновение, ибо мы не заметили, как Он приблизился.

Он позвал нас по именам, и сказал: «Если вы последуете за мной, я приведу вас к заливу, кишащему рыбой».

И когда я посмотрел на Его лицо, сеть выпала из моих рук, ибо пламя вспыхнуло внутри меня, и я узнал Его.

И брат мой Андрей заговорил и сказал: «Мы знаем все заливы у этих берегов, и также известно нам, что в ветреный день, подобный этому, рыба ищет глубин за пределами наших сетей».

И Иисус отвечал: «Следуйте за мной к берегам большего моря. Я сделаю Вас ловцами человеков. И ваша сеть никогда не будет пустой».

И мы оставили нашу лодку и нашу сеть и последовали за Ним.

Меня самого влекла незримая сила, шествовавшая около Него.

Я шёл рядом с Ним, затаив дыхание и полон удивления, и брат мой Андрей был позади нас, смущённый и изумлённый.

И когда мы шли по песку, я осмелился и спросил Его: «Господин, я и мой брат - мы будем идти по твоим стопам, и куда пойдёшь ты, туда пойдём и мы. Но если бы ты соизволил прийти в наш дом сегодня вечером, мы были бы почтены твоим посещением. Наш дом не велик, и наши потолки не высоки, и ты будешь сидеть за скромной трапезой. Но если ты остановишься в нашей лачуге, она станет для нас дворцом. И если ты соблаговолишь преломить с нами хлеб, нам в твоём присутствии позавидуют князья этой земли».

И Он ответил: «Хорошо, я буду вашим гостем сегодняшним вечером».

И я возрадовался в своём сердце. И мы шли за Ним в тишине, пока не добрались до нашего дома.

И когда мы стояли на пороге, Иисус произнёс: «Мир этому дому и тем, кто обитает в нём».

И тогда Он вошёл, и мы последовали за ним.

Моя жена и мать моей жены, и моя дочь стали перед Ним и с благоговением поклонились Ему, затем преклонили перед Ним колени и поцеловали край Его рукава.

Они были поражены тем, что Он, избранный и возлюбленный, пришёл, чтобы быть нашим гостем, ибо уже видели Его у реки Иордан, когда Иоанн Креститель свидетельствовал о Нём перед народом.

И моя жена и мать моей жены без промедления принялись готовить ужин.

Брат мой Андрей был застенчивым человеком, но его вера в Иисуса была глубже моей.

И моя дочь, которой тогда было только двенадцать лет, стояла подле Него и держала Его за одежды, ибо боялась, что он оставит нас и снова уйдёт в ночь. Она прижалась к Нему, как потерянная овца, которая нашла своего пастыря.

Он сел за накрытый стол и разломил хлеб, и разлил вино, и, обернувшись к нам, сказал: «Друзья мои, окажите мне милость разделить со мной эту пищу, так же как сделал это Отец, даровав её нам».

Он произнёс эти слова, прежде чем коснуться первого кусочка, ибо желал последовать древнему обычаю, согласно которому почётный гость становился хозяином.

И, сидя с Ним вокруг стола, мы чувствовали себя так, как будто присутствовали на пиру у великого Царя.

Моя дочь, Петронела, молодая и необразованная, пристально вглядывалась в Его лицо и следила за движениями Его рук. И я видел пелену слёз в её глазах.

Когда Он встал из-за стола, мы последовали за Ним и сели вокруг Него в увитой виноградом беседке.

И Он говорил нам, и мы слушали, и наши сердца трепетали внутри нас, словно птицы.

Он говорил о втором рождении человека, об открытии небесных врат, и об ангелах, сходящих вниз и приносящих мир и веселие всем людям, и об ангелах, восходящих к престолу и возносящих людские чаяния к Господу Богу.

Затем Он посмотрел в мои глаза и заглянул в глубину моего сердца. И Он сказал: «Я избрал тебя и брата твоего, и вы должны пойти со мной. Вы трудились и вы обременены. Теперь я дам вам отдохновение. Возьмите иго моё и научитесь от меня, ибо в моём сердце мир, и ваши души обретут изобилие и возвращение домой».

Когда Он говорил нам так, я и мой брат стояли перед Ним, и я сказал Ему: «Учитель, мы последуем за тобой на край земли. И если наше бремя будет так же тяжело, как гора, мы понесём его с тобой с радостью. И если мы свалимся на обочине, мы будем знать, что упали на пути к небесам, и будем удовлетворены».

И брат мой Андрей заговорил и сказал: «Учитель, мы хотим быть нитями между твоими руками и твоим ткацким станком. Если на то твоя воля, сотки из нас одежду, дабы мы были одеянием Всевышнего».

И моя жена подняла лицо, и слёзы были на её щеках, и она заговорила с радостью, и сказала: «Благословен ты, пришедший во имя Господа. Благословенна утроба, выносившая тебя, и грудь, дававшая тебе молоко».

И моя дочь, которой было всего двенадцать, села у Его ног и прильнула к Нему.

И мать моей жены, сидевшая у порога, не вымолвила ни слова. Она лишь плакала в тишине и её платок был мокрым от её слёз.

Тогда Иисус подошёл к ней и поднял её лицо к Своему, и сказал ей: «Ты мать их всех. Ты плачешь от радости, и я сохраню в памяти твои слёзы».

И вот стареющая луна поднялась над горизонтом. И Иисус взглянул на неё на мгновение, и, повернувшись к нам, сказал: «Уже поздно. Идите в свои постели, и пусть Бог посетит ваш сон. Я буду здесь, в этой беседке до рассвета. В этот день я закинул свою сеть и поймал в неё двоих. Я удовлетворён, и теперь желаю вам спокойной ночи».

Тогда мать моей жены сказала: «Но мы приготовили тебе постель в доме, я очень прошу тебя войти и отдохнуть».

И Он отвечал: «Мне и в самом деле нужно отдохнуть, но не под кровлей. Позволь мне лечь этой ночью под сенью виноградных лоз и звёзд».

И она поторопилась принести ему подстилку и подушки, и покрывала. И Он улыбнулся ей и сказал: «Смотри, я лягу на постель, приготовленную дважды».

И мы оставили Его и вошли в дом, и моя дочь вошла последней. И она не отводила от Него глаз, пока я не закрыл дверь.

Так впервые я узнал моего Господа и Учителя.

И хотя это было много лет назад, кажется, что это случилось сегодня.

(Снимок Сергея Хилько)

Каиафа, первосвященник.
Говоря о том человеке, Иисусе, нам следует помнить о двух краеугольных обстоятельствах: мы обязаны сохранить Тору, и это царство нуждается в защите Рима.

Тот человек не повиновался ни нам, ни Риму. Он отравлял умы простых людей, и словно волшебством подстрекал их против нас и против Цезаря.

Мои собственные рабы, мужчины и женщины, услыхав его речи на рыночной площади, стали замкнутыми и непокорными. Некоторые покинули мой дом и сбежали в пустыню, откуда и пришли.

Не забывайте, что Тора — это наша основа и надёжный оплот. Ни один человек не причинит нам вреда, пока у нас есть эта сила, способная удержать его руку, и никто не разрушит Иерусалим, пока его стены стоят на древнем камне, заложенном Давидом.

Если семени Авраама действительно суждено жить и разрастаться, эта земля должна остаться неосквернённой.

А тот человек Иисус был осквернителем и растлителем. Мы лишили его жизни преднамеренно и с чистой совестью. И мы убьём каждого, кто возжелает подменить законы Моисеевы или попытается опоганить наше священное наследие.

Мы и Понтий Пилат знали, что этот человек опасен, и что мудро было покончить с ним.

Я позабочусь о том, чтобы его последователей ждал такой же конец, а эхо его слов — такая же тишина.

Если Иудее суждено жить, все, кто противится ей, должны быть повергнуты во прах. И лучше я, подобно пророку Самуилу, посыплю пеплом свою седую голову, сброшу это одеяние Аарона и облекусь во власяницу до конца своих дней, чем Иудея погибнет.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Иоанна, жена Иродова управляющего.
Иисус никогда не был женат, но он был другом женщин, и знал их так, как они познаются в нежном товариществе.

И Он любил детей, как они бывают любимы в доверии и понимании.

В сиянии его глаз был отец, и брат, и сын.

Он усаживал к себе на колени ребёнка и говорил: «В таковых ваша мощь и свобода; таковых царство духа».

Говорят, что он пренебрегал законом Моисея, и что он был слишком великодушен к блудницам Иерусалима и окрестностей.

Меня саму в то время считали блудницей, ибо я любила человека, который не был моим мужем, и он был саддукеем.

И однажды саддукеи застали меня в моём доме, когда со мной был мой возлюбленный, и они схватили меня и держали, а мой возлюбленный ушёл, оставив меня.
И они повели меня на рыночную площадь, где учил Иисус.

Они жаждали поставить меня перед Ним, как испытание и ловушку.

Но Иисус не осудил меня. Он посрамил тех, кто хотел меня опозорить, и Он порицал их.

И Он повелел мне идти своей дорогой.

И после этого все безвкусные плоды жизни обрели сладость в моих устах, и лишённые запаха цветы вдохнули благоухание в мои ноздри. Я стала женщиной без запятнанной памяти, и я была свободна, и моя голова больше не клонилась вниз.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Рафка, невеста из Каны.
Это случилось, прежде чем о Нём узнали в народе.

Я была в саду моей матери и ухаживала за кустами роз, когда Он остановился у наших ворот.

И Он сказал: «Я хочу пить. Не дашь ли мне воды из своего колодца?»

И я побежала и принесла серебряную чашу, и наполнила её водой, и добавила несколько капель из жасминового пузырька.

И Он с удовольствием осушил её до дна.

Потом заглянул в мои глаза и сказал: «Да будет с тобой моё благословение».

Когда Он произнёс это, я почувствовала, словно порыв ветра пронизал насквозь моё тело. И я больше не робела, и сказала: «Господин, я помолвлена с мужчиной из Каны Галилейской. И меня выдадут за него в четвёртый день следующей недели. Не придёшь ли ты на мою свадьбу и не украсишь ли её своим присутствием?»
И Он ответил: «Я приду, дитя моё».

Заметьте, Он сказал: «Дитя моё», хотя сам был ещё юношей, а мне было почти двадцать.

И Он пошёл вниз по дороге.

А я стояла у ворот нашего сада, пока мать не позвала меня в дом.

На четвёртый день следующей недели меня взяли в дом моего жениха и выдали замуж.

И Иисус пришёл, и с Ним мать Его и брат Его Иаков.

И они сели вокруг свадебного стола с нашими гостями, пока мои незамужние подруги пели свадебные песни царя Соломона. И Он вкушал нашу пищу и пил наше вино и улыбался мне и другим.

И Он внимал всем песням влюблённого, который привёз возлюбленную к себе в шатёр, и молодого смотрителя виноградника, который любил дочь хозяина и привёл её в дом своей матери, и царевича, который встретил девушку-нищенку и забрал её в своё царство, и короновал её венцом своих отцов.

И казалось, что Он слушал ещё и другие песни, которые я не могла услышать.

На закате отец моего жениха подошёл к матери Иисуса и прошептал: «У нас нет больше вина для гостей. А день ещё не окончился».
И Иисус услышал шёпот и сказал: «Виночерпий знает, что вина ещё достаточно».

И это было на самом деле так — пока оставались гости, доброе вино было для всех, кто желал его.

Некоторое время спустя Иисус заговорил с нами. Он говорил о чудесах земли и неба, о небесных цветах, раскрывающихся, когда на землю нисходит ночь, и цветах земных, распускающихся, когда день скрывает звёзды.

И Он рассказывал нам истории и притчи, и Его голос зачаровывал так, что мы смотрели на Него неотрывно, словно на видение, позабыв о еде и питье.

И когда я слушала Его, мне казалось, что я пребываю в земле далёкой и неведомой.

Через некоторое время один из гостей сказал отцу моего жениха: «Ты сберёг лучшее вино до конца пира. Другие хозяева так не поступают».

И все поверили, что Иисус сотворил чудо, так что в конце свадебного пира оказалось больше вина, и оно было лучше, чем в начале.

Я тоже подумала, что Иисус долил вина, но не удивилась, ибо в Его голосе уже слышала чудеса.

И, конечно же, Его голос оставался близок моему сердцу и потом, даже в ту пору, когда я разрешилась от бремени своим первенцем.

И поныне в нашем селении и в селениях поблизости всё ещё помнят слова нашего гостя. И говорят: «Дух Иисуса из Назарета — лучшее и старейшее вино».

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Персидский философ в Дамаске
Я не могу поведать о судьбе этого человека, не могу я сказать и о том, что произойдёт с его учениками.

Семя, сокрытое в сердцевине яблока – это незримый сад. Но если это семя упадёт на камень, оно превратится в ничто.

Но вот что я скажу. Древний Бог Израиля суров и безжалостен. Израилю следовало бы иметь другого Бога – великодушного и снисходительного, с жалостью взирающего на свой народ, бога, который спускался бы с лучами солнца и ходил по дорогам его ограниченности, а не вечно восседал на судейском месте, чтобы взвешивать его проступки и измерять его грехи.

Израилю следовало бы породить Бога, чьё сердце не ревниво, и чья память об изъянах его народа коротка; Бога, который не мстил бы ему за Себя вплоть до третьего и четвёртого колена.

Человек здесь, в Сирии, подобен человеку во всех других землях. Он смотрит в зеркало собственного понимания и в нём находит своего бога. Он творит богов по своему подобию, и поклоняется тому, что отображает его собственный образ.

Поистине человек молится собственной глубочайшей жажде, дабы она могла восстать и исполнить совокупность его желаний.

Нет глубины вне души человека, и душа – это глубь, взывающая к себе самой, ибо нет иного голоса, чтобы говорить, и иных ушей, чтобы слышать.

Даже мы, в Персии, зрим наши лица в диске солнца, а наши тела - танцующими в пламени, которое мы возжигаем на алтаре.

Теперь Бог Иисуса, которого Он зовёт Отцом, не будет чужим народу Иисуса, и Он исполнит их желания.

Боги Египта избавились от своего бремени камней и нашли убежище в нубийской пустыне, чтобы пребывать свободными среди тех, кто всё ещё свободен от знания.

Боги Греции и Рима исчезли в лучах своего заката. Они слишком походили на людей, чтобы жить в экстазе людей. Рощи, в которых была рождена их магия, были срублены топорами афинян и александрийцев.

Также и в этой земле высокие места сделаны низкими законниками Бейрута и молодыми отшельниками Антиохии.

Только старые женщины и изнурённые мужчины ищут храмы своих предков, только обессиленные ищут в конце дороги её начало.

Но этот человек, Иисус, этот назаретянин, Он говорил о Боге слишком огромном, чтобы походить на душу какого-либо человека, слишком знающем, чтобы карать, слишком любящем, чтобы помнить грехи своих созданий. И этот Бог назаретянина переступит порог детей земли, и сядет у их очага, и станет благословением в их стенах и светом на их пути.

Но мой Бог - Бог Зороастр, Бог, который солнце и небо, и огонь на земле, и свет в груди человека. И мне довольно. Никакой иной Бог мне не нужен.

(Картина Ирины Азаренковой)

Давид, один из Его последователей.
Я не понимал смысла его речей и притч, пока Он был среди нас. Нет, я не понимал их, пока они не облеклись в живые формы перед моим взором и не воплотились в тела, шествовавшие по моему дню.

Позвольте мне рассказать вам вот что. Однажды, когда я в раздумьях сидел в своём доме и вспоминал Его слова и деяния, которые мог бы вписать в книгу, в дом проникли три вора. И хотя я знал, что они пришли лишить меня моего добра, я был слишком поглощён своим делом, чтобы встретить их с мечом, или даже сказать: «Что вам здесь нужно?»

И я продолжал записывать свои воспоминания об Учителе.

А когда воры ушли, я вспомнил, как Он говорил: «Кто захочет взять у тебя плащ, отдай ему и другой».

И я понял.

Пока я сидел, записывая Его слова, ни один человек не смог бы заставить меня прерваться, даже если он намеревался унести всё моё имущество.

Ибо хотя я и желал бы защитить мою собственность и себя самого, я знаю, где лежат сокровища более великие.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Лука
Иисус презирал и высмеивал фарисеев, и Его ярость была подобна буре, бичующей их. Его голос был громом в их ушах, и Он внушал им страх.

В своём ужасе перед Ним они искали Его смерти, и подобно кротам в тёмной земле устраивали подкопы на каждом Его шагу. Но Он избегал их ловушек.

Он смеялся над ними, ибо хорошо знал, что дух не может быть поглумлён, и не может быть пойман в западню.

В Его руке было зеркало, и в нём Он видел нерадивых и хромых, и тех, кто шатался и терпел неудачу по пути к вершине.

И Он жалел их всех. Более того, Он поднимал их до своей высоты и нёс на себе их ношу. Нет, Он просил, чтобы их немощь оперлась на Его силу.

Он обличал, но не чрезмерно, лжеца, вора или убийцу, фарисей же, скрывающий лицо под маской, а руку под перчаткой, не знал пощады.

Часто я размышлял о сердце, которое даёт приют всем приходящим с пустоши к его алтарю, однако затворено и запечатано перед фарисеями.

Однажды, когда мы отдыхали с Ним в гранатовом саду, я сказал Ему: «Учитель, ты прощаешь и утешаешь грешников и всех слабых и немощных, но только не фарисеев».

И Он сказал: «Ты правильно подобрал слова, когда назвал грешников слабыми и немощными. Я прощаю им немощь их тела и слабость духа. Ибо недостатками наделили их предки, или жадность соседей.

Но я не выношу фарисея, ибо он сам надел ярмо на простодушного и покладистого.

Слабые, которых ты называешь грешниками, подобны неоперившимся птенцам, выпавшим из гнезда. А фарисей – это стервятник на вершине скалы, ожидающий смерти жертвы.

Слабые – это заблудившиеся в пустыне люди. Но фарисей - не заблудший. Он знает дорогу и посмеивается между песком и ветром.

По этой причине я не принимаю его».

Так сказал Учитель, и я не понял. Но понимаю теперь.

Потом фарисеи этой земли схватили Его и судили; и, поступая так, они полагали, что действуют справедливо. Ибо, свидетельствуя против Него в Синедрионе, они ссылались на закон Моисея.

И они, которые нарушали закон, едва только занимался рассвет и нарушали его снова, когда солнце садилось, стали причиной Его смерти.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Матфей
Однажды вечером Иисус проходил мимо темницы, которая была в Башне Давида. И мы шли за Ним.

Вдруг он остановился и прислонился щекой к камням тюремной стены. И так промолвил:

«Братья моего древнейшего из дней, моё сердце бьётся с вашими сердцами, упрятанными за решётку. Если бы вы были свободны в моей свободе и шли со мной и моими товарищами!

Вы заточены в темницу, но не одиноки. Множество узников ходят по улицам. Их крылья не подрезаны, но, подобно павлинам, они только машут ими, а летать не могут.

Братья моего второго дня, скоро я навещу вас в ваших застенках и подставлю плечо под ваше бремя. Ибо не разделены невинные и виновные, и подобно двум костям предплечья никогда разъединены не будут.

Братья сего дня, дня моего, вы поплыли против течения их рассуждений и были пойманы. Они говорят, что и я плыву против этого течения. Быть может, скоро я буду с вами, преступник среди преступников.

Братья дня, ещё не наступившего, эти стены падут, и из этих камней Он создаст другие формы, Он, чей молоток - свет, и чей резец - ветер, и вы будете стоять свободными в свободе моего нового дня».

Так сказал Иисус и пошёл дальше, и, пока не миновал Башню Давида, не отнимал руки от тюремной стены.

(Картина Любы Гурович)

Иоанн, сын Заведеев.
Вы заметили, что некоторые из нас называют Иисуса ХРИСТОМ, другие - СЛОВОМ, третьи зовут Его НАЗАРЕТЯНИНОМ, четвёртые - СЫНОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ.

Я попробую разъяснить эти имена в том свете, что дарован мне.

Христос, Тот, который был в Ветхом днями, это Божественный огонь, обитающий в духе человека. Он – дыхание жизни, что посещает нас, и облекается в тело, подобное нашим телам.

Он – воля Господа.

Он – первое Слово, которое произносилось нашим голосом и жило в наших ушах, чтобы мы могли внимать и разуметь.

И Слово нашего Господа Бога сотворило обитель из костей и плоти, и было человеком как вы и я.

Ибо мы не могли ни слышать песню бесплотного ветра, ни видеть нашу более великую сущность, шествующую во мгле.

Много раз Христос приходит в мир, и многие земли проходит. И всегда Его принимают за чужака и безумца.

Но звук Его голоса никогда не затихал в пустоте, ибо память человеческая хранит то, к чему безразличен ум.

Это – Христос, сама сокровенность и высь, идущая с человеком к вечности.

Разве вы не слышали о Нём на перекрёстках Индии? И в земле волхвов, и в песках Египта?

И здесь у вас, в Северном Краю, певцы прежних времён пели о Прометее-огненосце, о том, кто был осуществлённым желанием человека, кто освободил надежду, заключённую в клетке; и об Орфее, который пришёл с голосом и лирой, чтобы оживить дух в звере и в человеке.

И разве вы не знаете о Митре-царе, и о Зороастре, пророке персов, пробудившемся от древнего человеческого сна и стоявшим у ложа наших мечтаний?

Мы сами становимся помазанниками, когда встречаемся в Храме Незримом, раз в каждую тысячу лет. Тогда приходит один из воплощённых, и с Его приходом наше молчание превращается в пение.

Но наши уши не всегда обращены к тому, чтобы слушать, а глаза к тому, чтобы видеть.

Иисус из Назарета был рождён и воспитан, как мы сами; Его мать и отец были подобны нашим родителям, и Он был человеком.

Но Христос, Слово, которое было в начале, Дух, который желает, чтобы мы жили более полной жизнью, сошёл на Иисуса и был с Ним.

И Дух был умелой рукой Господа, а Иисус был арфой. Дух был псалмом, а Иисус был его мелодией.

И Иисус, Человек из Назарета, был носителем и глашатаем Христа, который ходил с нами под солнцем и называл нас своими друзьями.

В те дни холмы Галилеи и её долины не слышали ничего, кроме Его голоса. И я был юн тогда, и ступал по Его пути и шёл за Ним следом.

Я шёл за Ним следом и ступал по Его пути, чтобы слышать слова Христа из уст Иисуса из Галилеи.

Теперь вы знаете, почему некоторые из нас называли Его Сыном Человеческим.

Он сам хотел, чтобы Его называли этим именем, ибо ведомы Ему были голод и жажда человеческие, и зрел Он человека, ищущего Его более великой сущности.

Сын Человеческий был Христом Милосердным, который желал быть со всеми нами.

Он был Иисусом из Назарета, который хотел повести всех Своих Братьев к Помазаннику, даже к Слову, которое вначале было с Богом.

В моём сердце обитает Иисус из Галилеи, Человек над людьми, Поэт, сделавший нас всех поэтами, Дух, стучащийся в наши двери, чтобы мы могли пробудиться и восстать от сна, и отправиться встречать истину нагими и необременёнными.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Молодой священник в Капернауме
Он был колдуном, порочным и брехливым, и чародеем, смущавшим простой народ заклинаниями и волшебством. Он передёргивал слова наших пророков и искажал святые чувства наших предков.

О, Он даже мёртвых призывал быть Его свидетелями, а безглазые могилы — предшественниками и наставниками.

Он искал общества женщин Иерусалима и женщин страны с коварством, с каким паук преследует муху, и они попадали в Его сети.

Ибо женщины слабы и легкомысленны, и они следуют за мужчиной, который способен утешить их нерастраченную страсть мягкими и нежными словами. Если бы не эти женщины, слабые и одержимые Его злым духом, имя Его стёрлось бы из памяти человеческой.

А кто были те мужчины, которые следовали за Ним?

Это был сброд, поруганный и впряжённый в ярмо. В своём невежестве и страхе они никогда бы не взбунтовались против своих законных хозяев. Но когда Он пообещал им высокое положение в Его царстве миража, они поддались его бредням, как поддаётся горшечнику глина.

Разве вы не знаете, что раб в своих грёзах всегда видит себя хозяином, а слабый — львом?

Галилеянин был кудесником и мошенником. Он прощал грехи всем грешникам, чтобы слышать приветствие и «Осанну» из их нечистых уст, и подпитывал слабые сердца несчастных и потерявших надежду, чтобы у Него были слушатели, внимающие Его голосу, и свита для Его повелений.

Он нарушал субботу с теми, кто это делал, чтобы заручиться поддержкой беззаконных, и дурно отзывался о наших первосвященниках, чтобы привлечь к себе внимание в Синедрионе, и противостоянием усилить свою славу.

Я часто говорил, что ненавижу этого человека. Да, я ненавижу Его сильнее, чем римлян, правящих нашей страной. Да и пришествие Его было из Назарета — города, проклятого пророками, навозной кучи язычников, из которого никогда не изойдёт ничего доброго.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Богатый левит из окрестностей Назарета
Он был искусным плотником. Изготовленные Им двери никогда не отпирались ворами, а сделанные Им окна, всегда были готовы распахнуться навстречу восточному и западному ветрам.

Он мастерил сундуки из кедрового дерева, изысканные и прочные, плуги и вилы, крепкие и послушные руке.

Он вырезал аналои для наших синагог. Он делал их из золотистой шелковицы, и по обеим сторонам основания, на котором лежит священная книга, Он высекал распростёртые крылья, а под ним — головы быков и голубей, и большеглазого оленя.

Всё это Он создавал в манере халдеев и греков. Но в Его искусстве было что-то, чего не было ни у халдеев, ни у греков.

И вот нынешний мой дом построен множеством рук тридцать лет назад. Я искал строителей и плотников по всем городам Галилеи. Каждый из них владел мастерством и искусством строительства, и я был доволен и удовлетворён всем, что они сделали.

Но придите сейчас и посмотрите на две двери и окно, изготовленные Иисусом из Назарета. В своей прочности они насмехаются над всем остальным в доме.

Разве вы не видите, что две эти двери не похожи на все остальные? А это окно, открытое на восток, разве оно не разнится от других окон?

Все мои двери и окна поддаются годам, кроме тех, которые сделал Он. Одни они непоколебимо противостоят стихиям.

Взгляните на эти поперечины - как он установил их! А эти гвозди- как они вбиты с одной стороны доски, а после срезаны и плотно заколочены с другой.

И как необычайно странно то, что работник, достойный платы двух человек, получал плату только одного, и что теперь этого самого работника считают пророком Израиля.

Знай я, что этот юноша с пилой и рубанком был пророком, я бы умолил его не работать, а говорить, и с лихвой заплатил бы за Его слова.

И теперь у меня всё ещё много людей, работающих в моём доме и на моих полях. Как же мне отличить человека, рука которого сама держит инструмент, от того, на чью руку Бог положил Свою?

В самом деле, как мне узнать Божью руку?

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Пастух из Южного Ливана
Было позднее лето, когда Он и трое других мужей впервые прошли в ту сторону по этой дороге. Был вечер, и Он остановился и стал в конце пастбища.

Я играл на флейте, и всё моё стадо паслось вокруг меня. Когда Он остановился, я поднялся и, пройдя через пастбище, подошёл к Нему.

И Он спросил меня: «Где находится могила Илии? Она ведь недалеко отсюда?»

И я ответил Ему: «Она там, господин, под той грудой камней. До сих пор каждый прохожий приносит с собой камень и кладёт его на неё».

И Он поблагодарил меня и ушёл, и Его друзья пошли за Ним.

А три дня спустя Гамалиэль, который тоже был пастухом, поведал мне, что проходивший мимо человек был пророком в Иудее; но я не поверил ему. И всё же я думал об этом человеке много лун.

Когда пришла весна, Иисус снова проходил мимо этого пастбища, и в этот раз Он был один.

В этот день я не играл на флейте, ибо я лишился овцы и чувствовал себя потерянным, и моё сердце было опечалено.

И я направился к Нему и молчаливо стал перед Ним, ибо желал утешения. И Он посмотрел на меня и сказал: «Ты не играешь на флейте сегодня. Что за печаль в твоих глазах?»

И я ответил: «Одна из моих овец потерялась. Я искал её всюду, но не нашёл. И я не знаю, что мне делать».

Мгновение Он молчал. Потом улыбнулся мне и произнёс: «Подожди здесь немного, и я найду твою овцу». И Он ушёл и исчез между холмами.

Спустя час Он вернулся, и рядом с Ним была моя овца. А, когда Он стал передо мной, овца взглянула снизу вверх в Его лицо, так же, как глядел и я. И я обнял её в радости.

И Он положил руку мне на плечо и сказал: «Отныне ты будешь любить эту овцу более, нежели всех остальных в твоём стаде, ибо она была потеряна, а теперь нашлась».

И в радости я вновь обнял свою овцу, и она прижалась ко мне, и я был молчалив.

А когда я поднял голову, чтобы поблагодарить Иисуса, Он уже шёл вдалеке, у меня же не хватило смелости пойти вслед за Ним.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Иоанн Креститель одному из своих учеников
Я не безмолвствую в этой грязной дыре, покуда голос Иисуса слышен на поле битвы. Меня не схватить и не упрятать в тюрьму, пока Он свободен.

Мне говорят, что змеи обвились вокруг его чресел, но я отвечаю:
- Змеи пробудят его силу, и Он раздавит их своей пятой.

Я только гром его молнии. Хотя я заговорил первым, Он был словом и сутью.

Они схватили меня без предупреждения. Быть может, они поднимут руку и на Него. Но не прежде, чем Он в полноте произнесёт своё слово. И Он одолеет их.

Его колесница проедет по ним, и копыта Его лошадей растопчут их, и Он восторжествует.

Они выступят с копьём и мечом, но Он встретит их силою Духа.

Его кровь побежит по земле, но и они сами познают раны и боль и будут крещены в собственных слезах, пока не искупят своих грехов.

Их легионы со стенобитными орудиями двинутся маршем к Его городам, но на своём пути утонут в реке Иордан.

И Его стены и башни вознесутся выше, и щиты Его воинов ярче засверкают на солнце.

Говорят, что я в сговоре с Ним, и что наш умысел — побудить народ восстать и взбунтоваться против Иудейского царства.

Вот мой ответ, и желал бы я, чтобы слова мои пламенели: если они считают эту темницу беззакония царством, то пусть оно разрушится и не будет более. Пусть пойдёт оно путём Содома и Гоморры, и да будет это племя забыто Богом, а эта земля обратится в прах.

Да, за стенами этой тюрьмы я и в самом деле союзник Иисуса из Назарета, и Он поведёт мои армии, конницу и пехоту. И я, будучи полководцем, не стою того, чтобы развязать шнурки на Его сандалиях.

Идите к Нему и повторите мои слова, и затем моим именем молите Его о поддержке и благословении.

Я недолго пробуду здесь. Между пробуждениями я чувствую неторопливую поступь мерных шагов над этим телом. И когда прислушиваюсь, я слышу, как дождь падает на мою могилу.

Идите к Иисусу и скажите, что Иоанн Кедронский, чья душа наполнилась тенями, а потом снова опустошалась, молится за Него, пока могильщик стоит рядом, а мечник протягивает руку за своей платой.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Иосиф Аримафейский
Вам хочется узнать главную цель Иисуса, и я вынужден вам поведать. Но никто не может ни коснуться перстами жизни благословенной лозы, ни увидеть живицу, питающую ветви.

И хотя я вкушал виноград и пробовал лучшее вино у точила, я не могу сообщить вам всего.

Я могу только рассказать то, что я знаю о Нём.

Наш Учитель и Возлюбленный жил всего три пророческие поры. Это были весна Его песни, лето Его экстаза, и осень Его страсти. И каждая пора была в тысячу лет.

Весна Его песни прошла в Галилее. Там Он собрал вокруг Себя своих друзей, и там, на берегах голубого озера впервые говорил об Отце, о нашем избавлении и нашей свободе.

У Галилейского озера мы потеряли себя, чтобы найти путь к Отцу. О, это была малая, малая потеря, которая обернулась таким приобретением.

Именно там ангелы пели нам в уши и просили уйти из бесплодной земли в сад желания сердца.

Он говорил о полях и зелёных пастбищах, о склонах Ливана, где белые лилии невнимательны к проходящим в пыли долины караванам.

Он говорил о диком шиповнике, усмехающемся на солнце и отдающем своё благоухание пролетающему ветерку.

И Он говорил: «Лилии и шиповник живут только день, но этот день — вечность, проведённая в свободе».

А однажды вечером, когда мы сидели у потока, Он сказал: «Взгляните на этот ручей и прислушайтесь к его музыке. Он всегда будет разыскивать море, и хотя его поиск вечен, он поёт свою тайну от полуночи до полуночи».

«Если бы вы также искали Отца, как ручей ищет море».

Потом наступило лето Его экстаза, и настал июнь Его любви. И ни о чём другом не говорил Он, как только о других — о соседе, о попутчике, о незнакомце или о наших товарищах по детским играм.

Он рассказывал о страннике, путешествующем с востока в Египет, о пахаре, вечерней порой возращающемся домой со своими волами, о случайном госте, которого сумерки привели к нашей двери.

Он говорил: «Ваш сосед - ваше неведомое «я», сделавшееся зримым. Его лицо отразится в ваших спокойных водах, и если вы вглядитесь в него, то увидите собственное лицо.

Прислушавшись ночью, вы услышите, как он говорит, и его слова будут биением вашего сердца.

Будьте по отношению к нему тем, кем бы вы хотели, чтобы он был по отношению к вам.

Таков мой закон, и я поведаю его вам, и вашим детям, а они своим детям, пока время не прейдёт и род не прекратится».

И на другой день Он сказал: «Вы не будете принадлежать только самим себе. Вы существуете в деяниях других людей, и они, хоть и неведомые, с вами во все ваши дни.

Они не совершат преступления, если с их рукой не будет вашей руки.

Они не упадут, если не упадёте и Вы. И они не поднимутся, если Вы не подниметесь вместе с ними.

Их дорога в святилище — ваша дорога, и когда они стремятся в пустыню, вы тоже ищите её вместе с ними.

Вы и ваш сосед — два семени, высаженные в поле. Вместе вы растёте, и вместе вам колыхаться на ветру. И никому из вас не следует заявлять прав на поле. Ибо семя в своём росте не притязает даже на собственный экстаз.

Сегодня я с вами. Завтра я отправлюсь на запад, но прежде чем уйти, я говорю вам, что ваш сосед - ваше неведомое «я», сделавшееся зримым. Ищите его в любви, чтобы вы могли познать самих себя, ибо только в таком знании вы станете моими братьями».

Потом наступила осень Его страсти.

И Он говорил нам о свободе, также как говорил о ней в Галиллее весной своей песни. Но теперь Его слова искали в нас более глубокого понимания.

Он говорил о листьях, поющих только тогда, когда осыпаются на ветру; и о человеке, как о чаше, наполненной добрым ангелом дня, чтобы утолить жажду другого ангела. Но будь эта чаша пуста или полна, она останется кристально чистой на столе Всевышнего.

Он сказал: «Вы и чаша и вино. Испейте себя до дна. Или же вспомните меня, и ваша жажда будет утолена».

И на пути к югу Он сказал: «Иерусалим, возвышающийся в гордыне, падёт на дно тёмной долины Еннома*, и я останусь один посреди её безутешности».

Храм обратится в прах, и вокруг его галерей будет слышен плач вдов и сирот. В поспешном бегстве люди перстанут узнавать лица своих братьев, ибо страх охватит их всех.

Но даже там, если двое из вас встретятся и произнесут моё имя и обратят свой взор на запад, то увидят меня, и эти мои слова вновь посетят ваши уши».

И когда мы достигли холма Вифании, Он сказал: «Пойдёмте в Иерусалим. Город ждёт нас. Я въеду в ворота верхом на ослёнке и буду говорить с народом.

Многочисленны те, кто желает заковать меня, и много тех, кто хочет погасить моё пламя, но в моей смерти вы обретёте жизнь и будете свободными.

Они будут искать дыхание, парящее между сердцем и разумом, как ласточка летает между полем и гнездом. Но моё дыхание уже ускользнуло от них, и они не одолеют меня.

Стены, возведённые вокруг меня моим Отцом не падут, и земли, которые Он сделал святыми, не осквернятся.

Когда наступит рассвет, солнце увенчает мою голову, и я буду с вами перед лицом дня. И этот день будет долгим, и мир не увидит его вечера.

Книжники и фарисеи говорят, что земля жаждет моей крови. Я утолю жажду земли своей кровью. Но капли воздымут дубы и клёны, и восточный ветер понесёт жёлуди в другие земли».

И потом Он сказал: «Иудея желает иметь царя, и хочет выступить маршем против легионов Рима.

Я не буду её царём. Венец Сиона был создан для меньшего чела. И кольцо Соломона мало для этого пальца.

Взгляните на мою руку. Разве вы не видите, что она слишком сильна, чтобы держать скипетр и слишком крепка, чтобы орудовать обычным мечом?

Нет, Я не стану командовать сирийским родом против Рима. Но Вы разбудете этот город моими словами, и мой дух будет говорить с ним на второй заре. Мои слова будут незримой армией с конями и колесницами, и без секиры и копья Я одержу победу над священнослужителями Иерусалима и кесарями.

Я не воссяду на троне, на котором сидели рабы и правили другими рабами. Не восстану Я и на сынов Италии.

Но я буду бурей в их небе, и песней в их душе.

И обо мне будут помнить.

Они назовут меня Иисусом помазанником».

Об этом он говорил за стенами Иерусалима, прежде чем войти в город.

И словно резцом высечены Его слова.

_____________________________________________________________
*Долина Еннома, долина Енномовых (Нав. 15:8; Нав. 18:16), или долина сыновей Еннома (4Цар. 23:10; 2Пар. 28:3; Иер. 7:32) (ивр. גיא בן הִנֹּם) — одна из двух долин (вторая — Кедронская долина) рядом со старым городом Иерусалимом. Арабское название — Вади-эр-Рабаби. Изначально название этого места не было связано с наказанием и огнём. Долина эта находилась к югу от Иерусалима, неподалеку от т. н. «Солнечных врат». Очевидцы сообщали, что в этой долине сжигали мусор и мёртвых животных. На этом основании современные словари связывают эту территорию с местом наказания — место скопления негодного, разных отбросов, сжигаемых огнём. Однако символика геенны имеет более глубокие корни. Следует помнить, что в древних культурах практически любое действие было действием ритуальным, религиозно-магическим. Сжигание мусора и мёртвых животных — не исключение. Долина Енном (или Хинном) была, соответственно, местом проведения различного рода языческих обрядов, связанных с огнём. Так В. В. Емельянов в своей книге указывает, что «знаменитая „долина Хинном“ (греч. „геенна“) находилась вблизи южных Солнечных ворот Иерусалима, а устраивавшиеся здесь языческие обряды включали проведение детей через огонь (в раннее время, несомненно, человеческие жертвы палящему солнцу). Пророки Ветхого Завета, грозившие долине Хинном Божьей карой, проклятием и запустением, подготовили почву для гневных евангельских и коранических проповедей, обещающих отступникам и грешникам вечные огненные муки».

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Нафанаил

Говорят, что Иисус из Назарета был смиренным и кротким.

Говорят, что, будучи праведным и добродетельным, Он был слабым человеком, которого приводили в замешательство люди сильные и влиятельные, и что, находясь перед начальством, Он был как агнец посреди львов.

Но я говорю вам, что Иисус обладал властью над людьми, и что Он знал свою силу и показывал её среди холмов Галилеи и в городах Иудеи и Финикии.

Стал бы говорить уступчивый и мягкий: «Я есмь жизнь и Я есмь путь к истине»?

Стал бы говорить покорный и униженный: «Я в Боге, нашем Отце, и наш Бог, Отец во мне»?

Стал бы говорить не ведающий о собственной силе: «Тот, кто не верит в меня, не верит ни в эту жизнь, ни в жизнь вечную?»

Стал бы провозглашать неуверенный в завтрашнем дне: «Ваш мир прейдёт, не оставив ничего, кроме рассеянного пепла, прежде чем прейдут мои слова»?

Сомневался ли Он в себе, когда сказал желающим смутить Его блудницей: «Пусть бросит камень тот, кто без греха»?

Боялся ли Он властей, когда изгонял из храма менял, хотя у тех было дозволение священнослужителей?

Были ли обрезаны Его крылья, когда Он громогласно восклицал: «Царство Моё пребывает над вашими земными царствами»?

Искал ли Он убежища в словах, когда повторял снова и снова: «Разрушьте этот храм, и Я в три дня воздвигну его»?

Был ли трусом тот, кто бросал вызов властям, открыто объявляя их «низкими, подлыми и развращёнными лжецами»?

Можно ли считать кротким и смиренным человека, достаточно смелого, чтобы говорить подобное тем, кто управлял Иудеей?

Нет. Орёл не вьёт своё гнездо в ветвях плакучей ивы. И лев не устраивает своё логово среди папоротников.

Меня тошнит и выворачивает, когда я слышу, как трусливые, оправдывая собственное малодушие, называют Иисуса кротким и смиренным, а втоптанные в грязь для успокоения и чувства локтя говорят об Иисусе, как о червяке, лоснящемся рядом с ними.

Да, с души меня воротит от этих людей. Могучим охотникам и непокорённым горным духам — вот кому я буду проповедовать.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Сава Антиохийский
В этот день я слышал Савла из Тарса, проповедующего о Христе иудеям этого города.

Теперь он называет себя Павлом, апостолом язычников.

Я знал его в пору моей юности, и в те дни он преследовал друзей Назаретянина. Мне хорошо запомнилась его радость, когда его люди забили камнями блистательного юношу по имени Стефан.

Этот Павел и вправду странный человек. Его душа – не душа свободного.

Порой он словно животное в лесу, затравленное и раненое, разыскивающее пещеру, где оно могло бы сокрыть свою боль от мира.

Не об Иисусе он говорит, и не Его слова повторяет. Он проповедует Мессию, которого предсказывали пророки древности.

И хотя он сам учёный иудей, он обращается к своим собратьям иудеям на греческом; и его греческий нескладен, и он с трудом подбирает слова.

Но он человек сокрытого могущества, и присутствие его таинственной силы подтверждается теми, кто окружает его. И время от времени он убеждает их в том, в чём не уверен сам.

Мы, знавшие Иисуса и слышавшие его беседы, свидетельствуем, что он учил человека тому, как разбить цепи своего рабства, чтобы тот мог быть свободным от своего вчерашнего дня.

А Павел куёт цепи для человека дня завтрашнего. Он предпочитает бить своим собственным молотом по наковальне во имя того, кого не знал.

Назаретянин хотел, чтобы мы проживали свой час в страсти и экстазе.

Человек из Тарса желал бы видеть нас заботящимися о законах, записанных в древних книгах.

Иисус даровал Своё дыхание бездыханному покойнику. И своими одинокими ночами я верю и понимаю.

Когда Он сидел за столом, Он рассказывал истории, приносящие радость пирующим, и сдабривал своими шутками мясо и вино.

Павел же хотел бы вменить нам в обязанность наш хлеб и наше вино.

А теперь позвольте мне больше не говорить об этом.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Саломея - подруге
Он был как мерцающие на солнце тополя.
И как сияющее на солнце озеро
посреди одиноких холмов.
И как снег на вершинах гор,
Белый, белый на солнце.

Да, Он был как всё это,
И я любила Его.
Но всё же страшилась Его присутствия.
И мои стопы не смогли вынести ношу моей любви,
Чтобы я смогла обхватить его ноги своими руками.

Я бы сказала Ему:
«Я убила Твоего друга в момент страсти.
Простишь ли ты мне мой грех?
И не избавишь ли в милосердии мою юность
От её слепого деяния,
Чтобы она могла идти в Твоём свете?»

Я знаю, Он простил бы мне мой танец
ради праведной головы Его друга.
Я знаю, Он увидел бы во мне
Ту, которая могла стать Его ученицей.
Ибо не существует долины голода, которую Он не мог бы преодолеть,
И пустыни жажды, которую Он не мог бы пересечь.
Да, Он был совсем как тополя,
И как озёра среди холмов,
И как снег на горах Ливана.
И я остудила бы свои уста в складках Его одежд.

Но Он был от меня далеко,
И я устыдилась.
И моя мать удержала меня,
Когда я горела желанием найти Его.

Всякий раз, когда Он проходил мимо, моё сердце жаждало Его красоты,
Но моя мать смотрела на него с презрением
И прогоняла меня от окна
В мою спальню.
И громко кричала, говоря:
«Кто Он, как не ещё один поедатель саранчи из пустыни?

Кто Он, как не зубоскал и вероотступник,
Мятежный подстрекатель, желающий лишить нас скипетра и венца,
И приглашающий лис и шакалов своей проклятой земли
Выть в наших залах и сидеть на наших престолах?
Иди и спрячь своё лицо от этого дня
И дожидайся дня, когда Его голова упадёт,
Но не на твоё блюдо».

Вот что говорила моя мать.
Но моё сердце не следовало её словам.
Я любила Его втайне,
И мой сон был охвачен страстью.

Теперь Он ушёл.
И что-то, бывшее во мне, тоже ушло.
Наверное, это была моя юность,
Которая не стала медлить тут,
После того как Бог юности был убит...

(Картина Валентина Иоппе)

Рахиль. Ученица.
Я часто размышляю над тем, был ли Иисус человеком из плоти и крови, как мы сами, бестелесной мыслью в нашем уме, или же идеей, посещающей воображение человека.
Нередко мне кажется, что он был видением, пригрезившимся одновременно бесчисленному количеству мужчин и женщин во сне более глубоком, чем сон, на рассвете более безмятежном, чем все рассветы.
И кажется, что рассказывая об этом видении друг другу, мы стали мнить его действительностью, которая на самом деле случилась; и, наделив её телом нашей фантазии и голосом нашего томления, мы сделали её сущностью нашей сущности.
Но поистине Он не был видением. Три года знали мы Его, и в полноте полудня созерцали Его широко открытыми глазами.
Мы касались Его рук, и следовали за Ним от одного места к другому. Мы слышали Его беседы и были свидетелями Его деяний. Думаете, мы были мыслью, ищущей пищи для размышлений, или грезой в краю грёз?
Великие события всегда кажутся внешними по отношению к нашей повседневной жизни, хотя их природа может корениться в нашей природе. И, несмотря на то, что их возникновение внезапно, и внезапен их конец, в действительности, они объемлют годы и поколения.
Иисус из Назарета Сам был Великим Событием. Этот человек, чьих отца, мать, и братьев мы знали, Сам был Чудом, свершившимся в Иудее. И даже все Его собственные чудеса, будь они сложены к Его ногам, не достали бы до высоты Его лодыжек.
И все реки всех лет не унесут наши воспоминания о Нём.
Он был горой, пылающей в ночи, но Он был и нежным сиянием за холмами. Он был бурей в небесах, но Он был и шёпотом в рассветном тумане.
Он был ливнем, ринувшимся с высот на равнины, чтобы разрушить всё на своём пути. И Он же был подобен детскому смеху.
Каждый год я ждала весны, чтобы посетить эту долину. Я ждала лилий и цикламен, но каждый раз потом моя душа печалилась внутри; ибо, как бы страстно я не желала ликовать вместе с весной, я не могла.
Но когда пришёл Иисус, Он поистине был этой самой весной, и в Нём было обещание всех грядущих лет. Он наполнил моё сердце радостью, и я, застенчивое создание, росла как фиалки в свете Его прихода.
И теперь изменчивые времена года миров, пока ещё не наших, не сотрут Его красоты из мира, в котором мы живём.
Нет, Иисус не был ни призраком, ни замыслом поэтов. Он был человеком, таким как я или вы. Но лишь в том, чтобы видеть, и прикасаться, и слышать; во всём остальном Он отличался от нас.
Он был человеком радости; и именно на пути радости встречал Он печали всех людей. И именно с высоких крыш своих печалей созерцал Он радость всех людей.
Он видел образы, которые не видели мы, и слышал голоса, которые мы не слышали; и Он говорил, словно обращаясь к невидимым толпам, и нередко Он обращался через нас к расам, ещё не рождённым.
А ещё Иисус часто бывал одинок. Он был с нами, но не одним из нас. Он был на земле, но принадлежал небу. И только в своём одиночестве можем мы посетить землю Его одиночества.
Он любил нас нежной любовью. Сердце Его было виноградным прессом. Вы и я могли подойти с чашей и испить из него.
Одного я никак не могла понять в Иисусе: Он веселился со своими слушателями; Он шутил и играл словами, и смеялся от всей души даже тогда, когда в Его глазах была отдалённость, а в голосе печаль. Но теперь я понимаю.
Я часто думаю о земле, как о женщине, беременной своим первым ребёнком. Когда родился Иисус, именно Он был первым ребёнком. И когда Он умер, Он был первым, кому предстояло умереть.
Ибо разве не показалось вам, что земля замерла в ту тёмную пятницу, а небеса вышли на битву с небесами?
И разве не почувствовали вы, когда Его лицо исчезло с наших глаз, словно мы сами были всего лишь воспоминаниями во мгле?

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Клеопа из Бетрона
Когда Иисус говорил – весь мир затихал, чтобы слушать. Его слова были предназначены не нашим ушам, а, скорее, стихиям, из которых Бог сотворил этот мир.

Он говорил с морем, нашей безбрежной матерью, давшей нам рождение. Он говорил с горой, нашим старшим братом, чья вершина – обещание.

И Он говорил с ангелами над морем и над горой, с теми, кому мы вверили наши мечты, прежде чем глина в нас затвердела на солнце.

И Его речь всё ещё покоится в нашей груди словно полузабытая любовная песнь, и иногда она пламенем прорывается сквозь нашу память.

Его речь была проста и радостна, и звук Его голоса был подобен прохладной воде в засушливом краю.

Однажды Он поднял руки к небесам, и Его пальцы были как ветви смоковницы, и Он молвил величественно:

«Пророки старины обращались к вам, и ваши уши полны их речами. Но я говорю вам – освободите уши свои от того, что услышали».

И эти слова Иисуса - «НО Я ГОВОРЮ ВАМ» - были произнесены не человеком нашей расы или нашего мира, но скорее воинством серафимов, величаво шествующим по небу Иудеи.

Снова и снова цитировал Он Закон и Пророков, а затем говорил – «НО Я ГОВОРЮ ВАМ».

О, что за пылающие слова, что за волны морей, неведомых берегам нашего ума – «НО Я ГОВОРЮ ВАМ!»

Что за звёзды, ищущие мрака души, что за лишённые сна души, ожидающие рассвета!

Тот, кто хочет рассказать о языке Иисуса, непременно должен обладать Его языком или хотя бы его эхом.

У меня нет ни языка, ни эха.

Я молю вас простить меня за то, что начала историю, которую не в силах закончить. Но конец её всё ещё не на моих устах. Это по-прежнему песнь любви на ветру.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Нааман из страны Гадаринской, друг Стефана.
Его ученики рассеяны. Он завещал им в наследство боль, прежде чем Сам был предан смерти. Их преследуют, как оленя и полевых лис, и колчан охотника всё ещё полон стрел.

Но когда их ловят и приговаривают к смерти, они радостны, и их лица сияют словно лицо жениха на брачном пиру. Ибо Он завещал им в наследство и радость.

У меня был друг из северного края, и его звали Стефан. И за то, что он провозглашал Иисуса сыном Божьим, его отвели на рыночную площадь и забили камнями.

И когда Стефан упал на землю, он вытянул руки, будто желал умереть так, как умер его учитель. Его руки были распростёрты, словно изготовившиеся к полёту крылья. И когда последний проблеск света гас в его очах, я своими собственными глазами увидел улыбку на его лице. Эта улыбка была подобна дуновению, возникающему перед концом зимы как залог и обещание весны.

Как мне описать её?

Казалось, что Стефан говорил: «Если мне предстоит отправиться в другой мир, и другие люди поведут меня на другую рыночную площадь, чтобы забить камнями, и тогда я буду свидетельствовать о Нём ради истины, которая была в Нём, и ради той истины, которая сейчас во мне».

И я заметил, что неподалёку стоял человек, и с удовлетворением смотрел на то, как забивают Стефана.

Его звали Саул из Тарсуса, и это он отдал Стефана на растерзание священнослужителям, римлянам и толпе.

Голова Саула была плешива, а сам он мал ростом. У него были кривые плечи, и неказистые черты лица. И мне он не понравился.

Мне сказали, что теперь он проповедует Иисуса с крыш домов. В это трудно поверить.

Но могила не остановила шествие Иисуса во вражеский лагерь, чтобы покорить и пленить тех, кто выступал против Него.

Мне всё ещё не по душе этот человек из Тарсуса, хотя мне сказали, что после смерти Стефана он был покорён и завоёван на пути в Дамаск.

Его голова слишком велика для его сердца, чтобы быть головой настоящего ученика.

И всё же я могу ошибаться. Я часто ошибаюсь.

(Картина Валентина Иоппе)

Фома
Мой дед, бывший законником, сказал однажды: «Давайте придерживаться истины, но только тогда, когда она явлена нам».

Когда Иисус призвал меня, я внял Его зову, ибо Его повеление было могущественней, моей воли; однако свои намерения я держал в тайне.

Когда Он говорил, и других раскачивало, словно ветви на ветру, я слушал неподвижно. Но я любил Его.

Три года назад Он оставил нас - разрозненное товарищество - воспевать Его имя и свидетельствовать о Нём народам.

В то время меня называли Фомой Неверующим. Тень моего деда всё ещё нависала надо мной, и я всегда желал, чтобы истина была явлена.

Я даже вкладывал руку в собственную рану, чтобы ощутить кровь, прежде чем поверить своей боли.

Человек, любящий сердцем, но всё ещё таящий сомнение в уме, - всего лишь раб на галере, спящий у своего весла и грезящий о свободе, пока плеть хозяина не разбудит его.

Я сам был этим рабом и мечтал о свободе, но я был объят сном моего деда. Моя плоть нуждалась в кнуте текущего дня.

Даже в присутствии Назаретянина я закрывал глаза и видел мои прикованные к веслу руки.

Сомнение — это боль, слишком одинокая, чтобы узнать, что вера — её сестра-близнец.

Сомнение — несчастный заблудившийся подкидыш, и даже если бы его собственная мать нашла его и обняла, он отступил бы в опасении и страхе.

Ибо Сомнение не познает истины, пока его раны не исцелятся и не восстановятся.

Я сомневался в Иисусе, пока Он сам не явился мне, и не вложил мою руку прямо в Его раны.

Тогда я на самом деле поверил, и после этого освободился от своего вчера и от вчерашних дней моих предков.

Мертвецы во мне похоронили своих мертвецов, а живые будут жить ради Царя-Помазанника, именно ради Него, который был Сыном человеческим.

Вчера мне сказали, что я должен идти и возвестить Его имя среди персов и индусов.

Я пойду. И от сегодня до последнего из моих дней, на рассвете и на закате, я буду видеть моего Господа, восстающего в величии, и буду слышать, как Он говорит.

(Картина Валентина Иоппе)

Элмадам, логик.
Вы уговариваете меня рассказать об Иисусе Назареянине, и есть многое, что я могу Вам поведать, но время ещё не пришло. Однако, чтобы я ни сказал о Нём сейчас — правда, ибо ничего не стоит та речь, которая не обнаруживает истины.

Вот человек распущенный, настроенный против всякого порядка, нищий, враждебный всякой собственности, пьяница, радующийся только с бродягами и изгоями.

Он не был гордым сыном Государства, как не был гражданином Империи, находящимся под её защитой, и потому презирал и Государство и Империю.

Он, подобно птицам небесным, предпочитал жить свободно и без обязательств, и за это охотники стрелами повергли его наземь.

Никто, тараня башни вчерашнего дня, не избегнет падающих камней.

Никто не откроет шлюзные ворота своих предков, не оказавшись под водой. Это закон. И потому что Назареянин нарушил закон, Ему и Его неразумным последователям пришёл конец.

Немало жило тех, кто подобно Ему, желали изменить ход нашей судьбы.

Но изменились они сами, и они были проигравшими.

У стен города растёт бесплодная виноградная лоза. Она вьётся вверх, цепляясь за камни. Если она скажет в своём сердце: «Своей мощью и весом я разрушу эти стены», что скажут другие растения? Они наверняка посмеются над её безрассудством.

Вот и я, господин, могу только посмеяться над этим человеком и Его неблагоразумными учениками.

(Картина Ирины Азаренковой)

Одна из Марий о Его Печали и Его Улыбке
Его голова всегда была высоко поднята, и пламя Бога было в Его глазах.

Нередко Он был печален, но Его печаль была нежностью, явленной тем, кто испытывал боль, и дружбой, предлагаемой одиноким.

Когда Он улыбался, Его улыбка была подобна жажде тех, кто устремлён к неведомому. Она была как звёздная пыль, падающая на веки ребёнка. Она была как кусочек хлеба во рту.

Он был печален, но это была печаль, которая, поднимаясь к устам, становилась улыбкой.

Она была как золотое покрывало в лесу в час, когда на мир опускается осень.

А иногда она казалась подобной лунному свету на озёрных берегах.

Он улыбался так, словно Его уста должны были петь на свадебном пиру.

И всё же Он был печален печалью окрылённого, который не станет воспарять над своим товарищем.

(Картина Валентина Иоппе)

Руманус, греческий поэт
Он был поэтом. Он видел и слышал то, что было недоступно для наших ушей и глаз; на Его устах были слова, которые мы не силах были вымолвить, и Его пальцы касались того, что мы не могли ощутить.

Из Его сердца вылетали на север и юг бесчисленные поющие птицы, и крошечные цветы на склонах холмов задерживали Его шаги к Небесам.

Много раз я видел, как Он склонялся вниз, чтобы коснуться стеблей травы. И в моём сердце я слышал, как Он говорил: «Крохотные зелёные создания, вы будете со мной в моём царстве, также как и дубы Бесана и ливанские кедры».

Он любил всё прекрасное, застенчивые лица детей, мирру и ладан с юга.

Он любил гранат и чашу вина, поднесённую ему от чистого сердца; не имело значения, была ли они предложена незнакомцем на постоялом дворе или же богатым хозяином.

Ещё Он любил цветы миндаля. Я видел, как он собирал их в ладони и покрывал лепестками своё лицо, так, словно хотел объять своей любовью все деревья в мире.

Он знал море и небеса; Он говорил о жемчужинах, таящих в себе нездешний свет, и о звёздах, что за пределами нашей ночи.

Он знал горы, как орлы знают их, и долины, как их знают ручьи и реки. И в Его молчании была пустыня, а в Его речах – сад.

Да, Он был поэтом, чьё сердце обитало в заоблачных высях, а Его песни, хотя и пелись для наших ушей, предназначались также и другим, людям в иных землях, где жизнь вечно молода и где всегда царит рассвет.

Было время, я тоже мнил себя поэтом, но, став перед Ним в Вифании, я понял, что значит держать в руках инструмент с одной-единственной струной, когда перед тобой тот, кому подвластны все инструменты. Ибо в Его голосе был и хохот грозы, и плач дождя, и исполненная радости пляска деревьев на ветру.

И с той поры, как я понял, что у моей лиры только одна струна, и что мой голос не способен соткать ни воспоминаний вчерашнего дня, ни надежд завтрашнего, я отложил в сторону мою лиру и решил хранить молчание. Но неизменно в сумерках я буду прислушиваться, и я услышу Поэта – властителя всех поэтов.

(Картина Валентина Иоппе)

Леви, ученик.
Однажды вечерней порой Он проходил мимо моего дома, и моя душа ожила.

Он обратился ко мне и сказал: «Пойдём, Леви, следуй за мной»
И я пошёл за Ним в тот день.
И вечером следующего дня я попросил Его войти в мой дом и быть моим гостем. И Он и его друзья переступили мой порог и благословили меня, мою жену и моих детей.
Но у меня были и другие гости. Это были мытари и учёные мужи, и в сердце они были против Него.
И когда мы сидели вокруг стола, один из мытарей, обращаясь к Иисусу, спросил: «Это правда, что ты и твои ученики нарушаете закон и зажигаете огонь в субботний день?»
И Иисус так ответил Ему: «Да, мы и вправду разводим огонь в субботний день. Мы желали бы поджечь субботний день и испепелить нашим факелом сухую стерню всех дней».
И сказал другой мытарь: «Нам говорили, что ты пьёшь вино с нечистыми на постоялом дворе».
И ответил Иисус: «Да, мы хотели бы утешить и их. Разве мы пришли сюда не для того, чтобы разделить хлеб и чашу с теми среди вас, кто не носит ни венца, ни обуви?
Мало, да, слишком мало тех, кто, будучи лишён перьев, бросает вызов ветру, и множество окрылённых и полностью оперившихся всё ещё пребывает в гнезде.
И мы накормим своим клювом их всех, и медлительных и быстрых».
И третий мытарь спросил: «Не говорили ли мне, что ты защищаешь блудниц Иерусалима?»
Тогда мне показалось, что я увидел в лице Иисуса скалистые вершины Ливана, и Он сказал: «Это правда.
В судный день эти женщины поднимутся перед троном моего Отца, и их собственные слезы очистят их. Но Вас удержат внизу цепи вашего собственного суда.
Вавилон был опустошён не из-за своих распутниц. Вавилон превратился в прах, чтобы глаза его лицемеров не могли больше видеть света дня».
И другие мытари хотели задать ему вопрос, но я подал знак и попросил их хранить молчание, ибо знал, что Он опровергнет их, но они также были моими гостями, и я не хотел, чтобы они были посрамлены.
Когда наступила полночь, мытари оставили мой дом, и их души хромали.
Тогда я закрыл глаза и увидел, словно в видении, семь женщин в белых одеждах, стоящих рядом с Иисусом. Их руки были скрещены на груди, а головы склонены вниз, и я заглянул глубоко в дымку моей грезы и увидел лицо одной из семи женщин, и оно сияло в моём мраке.
Это было лицо жившей в Иерусалиме блудницы.
Тогда я открыл глаза и взглянул на Него, и Он улыбался мне и другим, кто не ушёл из-за стола.
И я снова закрыл глаза и увидел в свете семь мужчин в белых одеждах, стоящих вокруг Него. И я разглядел лицо одного из них.
Это было лицо разбойника, распятого впоследствии по Его правую руку.
И потом Иисус и Его товарищи оставили мой дом и ушли по дороге.

(Картина Ирины Азаренковой)

Вдова в Галилее
Мой сын был моим первенцем и единственным рождённым ребёнком. Он трудился на нашем поле и был доволен, пока не услышал человека по имени Иисус, говорившего с простонародьем.

Тогда внезапно мой сын стал другим, словно новый дух, чужой и пагубный, объял его дух.

Он забросил поле и сад, он оставил и меня. Он стал ничтожеством, бродягой с большой дороги.

Тот человек, Иисус из Назарета, был дурным, ибо какой добрый человек станет разлучать сына с его матерью?

Вот, что моё дитя сказало мне напоследок:

«Я иду с одним из Его учеников в северный край. Моя жизнь укоренена в Назарянине. Ты родила меня, и я благодарен тебе за это. Но я непременно должен идти. Разве я не оставляю с тобой нашу богатую землю, и всё наше серебро и золото? Я не возьму ничего, кроме этой одежды и этого посоха».

Так сказал мой сын и ушёл.

И теперь римляне и священнослужители схватили Иисуса и распяли Его, и они хорошо поступили.

Человек, желающий разлучить мать и сына, не может быть праведным.

Человек, посылающий наших детей в города язычников, не может быть нашим другом.

Я знаю, мой сын не вернётся ко мне. Я видела это в его глазах. И за это я ненавижу Иисуса из Назарета, из-за которого я осталась в одиночестве на этом непаханом поле и в этом увядшем саду.

И я ненавижу всех восхваляющих Его.

Не так давно мне говорили, что Иисус сказал однажды: «Мой отец и моя мать, и мои братья те, кто слушают моё слово и следуют за мной».

Но почему сыновья должны оставлять своих матерей и идти вслед за Ним?

И почему молоко моей груди должно быть забыто ради источника, ещё не отпитого? А тепло моих рук отвергнуто ради Северной земли, холодной и неприветливой?

Да, я ненавижу Назарянина, и буду ненавидеть Его до конца моих дней, ибо он отобрал у меня моего первенца, моего единственного сына.

(Картина Валентина Иоппе)

Иуда, двоюродный брат Иисуса
Однажды ночью в месяце августе мы были с Учителем на пустоши неподалёку от озера. Древние называли её Долиной Черепов*.

Иисус сидел, облокотившись, на траве и вглядывался в звёзды.

Вдруг к нам подбежали два запыхавшихся человека. Словно в агонии они упали навзничь у ног Иисуса.

Иисус поднялся и промолвил: «Откуда вы?»

И один из них ответил: «Из Махерона»

Иисус взглянул на него встревоженно и спросил: «Что с Иоанном?»

И человек сказал: «Он был убит сегодня. Обезглавлен в темнице».

Тогда Иисус поднял голову. И отошёл от нас недалеко. Немного погодя Он снова стоял посреди нас.

И Он сказал: «Царь давно уже мог убить пророка. Поистине, он испытывал терпение своих подданных. Цари былого не были столь медлительны, отдавая голову пророка охотящимся за ней.

Я скорблю не по Иоанну, но по Ироду, позволившему опустить меч. Бедный царь, он подобен зверю, которого поймали и ведут за кольцо и веревку.

Несчастные, недалёкие тетрархи, заблудившиеся в собственной тьме, они спотыкаются и падают. А что можно ждать от застоявшегося моря, как не мёртвой рыбы?

У меня нет ненависти к царям. Пусть они правят людьми, но только если они мудрее людей».

И Учитель взглянул на два скорбных лица и потом посмотрел на нас, и снова заговорил и сказал: «Иоанн был рождён раненым, и кровь его раны вытекала с его словами. Он был свободой, ещё не свободной от самой себя, а его терпение распространялось только на честных и праведных.

Поистине он был голосом, вопиющим в земле глухих. И я любил его в его боли и одиночестве.

И я любил его гордость, которая предпочла скорее отдать его голову мечу, чем склонить её перед прахом.

Поистине я говорю Вам, что Иоанн, сын Захарии, был последним из своего рода, и, подобно своим предкам, был убит между порогом храма и алтарём.

И Иисус снова отошёл от нас.

Затем Он вернулся и сказал: «Всегда те, кто правит час, желают лишить жизни властителей лет. Им бы вечно вершить суд и признавать виновным того, кто ещё не родился, и осуждать его на смерть, прежде чем он совершит преступление.

Сын Захарии будет жить со мной в моём царстве, и долгим будет его день.

Потом Он повернулся к ученикам Иоанна и произнёс: «У каждого поступка есть свой завтрашний день. Я сам могу оказаться завтрашним днём этого деяния. Возвращайтесь к друзьям моих друзей и скажите им, что я буду с ними».

И двое мужчин оставили нас, и казалось, они были уже не так подавлены.

Тогда Иисус снова лёг на траву и распростёр руки, и опять стал вглядываться в звёзды.

Было уже поздно. И я лёг неподалёку от Него, и охотно бы отдохнул, но рука стучалась в ворота моего сна, и я так и не сомкнул глаз, пока на рассвете Иисус опять не позвал меня в дорогу.

*Вероятно, речь идёт о Голгофе - Голго́фа или Кальва́рия (греч. Γολγόθα, Κρανίου Τοπος; ивр. ‏גולגלתא‏‎‎‎, «лобное место» от арам. gûlgaltâ, букв. «череп»; лат. Calvaria) — небольшая скала или холм, где был распят Иисус Христос.

(Снимок Максима Ланового)

Человек из пустыни
Я был чужим в Иерусалиме. Я пришёл в Святой Город, чтобы увидеть величественный храм, и принести жертву на его алтарь, ибо жена моя подарила моему племени двух сыновей.

Совершив свою жертву, я стоял в галерее храма, наблюдая за менялами и теми, кто продавал голубей для жертвоприношения, и прислушиваясь к сильному шуму во дворе.

И когда я стоял там, какой-то человек появился внезапно среди менял и тех, кто продавал голубей.

Человек этот был величествен и шёл поспешно.

В руках Его была верёвка из козьей шкуры; Он начал опрокидывать столы менял и хлестать верёвкой торговцев птицами.

И я слышал, как громким голосом Он восклицал: «Верните этих птиц в небо, там их обитель!»

Мужчины и женщины бежали от Его лица, а Он перемещался между ними, словно вихрь по песчаным холмам.

Всё это длилось не больше мгновения, и двор Храма был освобождён от менял. Только этот человек стоял одиноко, и, в некотором отдалении, те, кто пришёл с ним.

Тогда я повернулся и увидел в галерее храма ещё одного мужчину. И я подошёл к нему и спросил: «Господин, кто этот человек, стоящий в одиночестве, словно ещё один храм?»

И он ответил мне: «Этот Иисус из Назарета, пророк, который недавно объявился в Галилее. Здесь, в Иерусалиме, все ненавидят Его».

И я сказал: «Моё сердце было достаточно твёрдым, чтобы быть с Его плетью, и достаточно мягким, чтобы быть у Его ног».

А Иисус повернулся к своим последователям, дожидавшимся Его. Но прежде чем Он дошёл до них, трое из храмовых голубок вернулись, и одна опустилась на Его левое плечо, а две других к Его ногам. И Он нежно коснулся каждой. Потом Он снова пошёл, и целые лиги были в каждом из Его шагов.

Теперь скажите мне, какой силой владел Он, чтобы кинутся на сотни мужчин и женщин и рассеять их без всякого сопротивления? Говорили, что все они ненавидят Его, но никто не стал перед Ним в тот день. Не вырвал ли Он клыки ненависти по дороге к Храму?

(Снимок Марии Неласовой)

Пётр
Однажды на закате Иисус повёл нас в селение Вифсаиду. Мы были утомлены, и пыль дорог покрывала нас.

И мы подошли к большому дому посреди сада, и его хозяин стоял в воротах.

И Иисус обратился к нему: «Эти люди устали, их ноги стёрты. Позволь им заночевать в твоём доме. Ночь холодна, а они нуждаются в тепле и отдыхе».

Но богач ответил: «Они не будут спать в моём доме».

И Иисус попросил: «В таком случае позволь им провести ночь в твоём саду».

Но мужчина отказал: «Нет, они не будут спать в моём саду».

Тогда Иисус повернулся к нам и сказал: «Вот, каким будет ваш завтрашний день, и это настоящее подобно вашему будущему. Все двери закроются перед вами, и даже лежащие под звёздами сады не станут вашим ложем.

Если ваши ступни будут терпеливы к дороге и последуют за мной, то, может быть, у вас будет чаша для омовения и постель, и, возможно, хлеб и вино. Но если случится так, что ничего этого вы не найдёте, тогда помните, что вы пересекли одну из моих пустынь. Давайте пойдём дальше».

И богач заволновался, его лицо изменилось, и он пробормотал какие-то слова, которых я не услышал. Отпрянув от нас, он повернул к своему саду.

А мы пошли по дороге вслед за Иисусом.

(Картина Валентина Иоппе)

Мелахий из Вавилона, астроном
ЧУДЕСА ИИСУСА

Вы спрашиваете меня о чудесах Иисуса.

Каждую тысячу тысяч лет Солнце и Луна, и эта Земля, и все её сёстры планеты выстраиваются в одну линию, и в течение одного мгновения все вместе держат совет.

Затем они медленно расходятся и ждут, пока минет другая тысяча тысяч лет.

По ту сторону времени нет чудес, но вы и я не знаем всех времён. А что если время проявится в образе человека?

В Иисусе все стихии наших тел и наших грёз собрались вместе согласно закону. Всё, что было по ту сторону времени до Него, наполнилось временем в Нём.

Говорят, что Он возвращает зрение слепым и исцеляет парализованных, и что Он изгоняет демонов из безумцев.

Быть может, слепота — это не что иное, как тёмные мысли, которые можно превозмочь мыслью пылающей. Быть может, парализованные конечности – всего лишь лень, которую можно оживить энергией. И, быть может, демоны, эти неугомонные стихии в нашей жизни, изгоняются ангелами спокойствия и безмятежности.

Говорят, он воскрешает умерших. Если вы мне сможете сказать, ЧТО ЕСТЬ СМЕРТЬ, тогда я скажу вам ЧТО ЕСТЬ ЖИЗНЬ.

Я наблюдал за жёлудем в поле, созданием таким безмолвным и на вид ни к чему непригодным. И весной я увидел, как жёлудь, начало дуба, укоренился и потянулся вверх к солнцу.

Конечно, вы можете считать это чудом, однако это чудо происходит тысячу тысяч раз в дремоте каждой осени и страсти каждой весны.

Почему бы ему не произойти в сердце человека? Почему бы временам не встретиться в руке или же на устах Помазанного?

Если наш Бог даровал земле искусство давать приют семенам, в то время, когда они на вид мертвы, почему Он не мог позволить сердцу человека вдохнуть жизнь в другое сердце, даже по видимости мёртвое?

Я говорил об этих чудесах, которые считаю крошечными в сравнении с большим чудом, коим является Он сам, Странник, человек, превративший мою тщетность в золото, научивший меня как любить тех, кто меня ненавидит, и тем самым принёсший мне утешение и даровавший сладкие грёзы моим снам.

Это чудо в моей собственной жизни.

Моя душа была слепа, моя душа была хрома. Я был во власти беспокойных духов, и я был мёртв.

Но теперь я вижу ясно и хожу прямо. Я безмятежен и живу, чтобы свидетельствовать и провозглашать своё собственное бытие каждое мгновение дня.

И я не один из Его учеников. Я всего лишь старый астроном, каждое время года посещающий пространства космоса, и потому внимательный к закону и к чудесам.

И я в сумерках моих времён, но всякий раз, прибегая к поиску их рассвета, я обращаюсь к юности Иисуса.

И вовек будет старость стремиться к юности. Теперь во мне знание, взыскующее видения.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Философ. Удивление и красота.
Когда Он был с нами, Он всматривался в нас и в наш мир взглядом, полным удивления, ибо на Его глазах не было покрывала лет, и всё, что Он видел, было ясным в свете Его юности.

Хотя Ему были ведомы глубины красоты, Он не переставал изумляться её покоем и величием; Он стоял пред ликом земли, как стоял перед ним первый человек в первый свой день.

Мы, чьи чувства притуплены, мы вглядывались при ярком дневном свете и всё же не видели. Мы приставляли ладони к нашим ушам, но не слышали; протягивали вперёд наши руки, и не могли дотянуться. И даже если бы воскурили весь ладан Аравии, мы бы прошли своей дорогой и не почувствовали аромата.

Мы не видели пахаря, возвращающегося вечернею порой со своего поля; и не слышали флейту пастуха, ведущего своё стадо в загон; не простирали рук, чтобы коснуться вечерней зори; и наши ноздри не жаждали более роз Шарона*.

Нет, мы не почитали царей без царств и не слышали, как звучат арфы, когда ладони касаются струн; и не видели ребёнка, играющего в нашей оливковой роще, словно он сам был молодой оливой. Все слова непременно должны исходить от губ плоти, иначе мы считаем друг друга глухими и немыми.

Поистине, мы всматривались, но не видели, прислушивались, но не слышали; мы ели и пили, но не различали на вкус. И в этом заключалась разница между Иисусом из Назарета и нами самими.

Его чувства постоянно обновлялись, и мир для Него всегда был новым миром.

Лепет младенца для Него был не меньшим, нежели крик всего человечества, тогда как для нас это был только лепет.

Корень лютика был для Него страстным стремлением к Богу, в то время как для нас это был всего лишь корень.

* Шарон - равнина между Хайфой и Тель-Авивом.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Урия, старик из Назарета.
Он был чужим среди нас, и жизнь Его была сокрыта тёмными завесами.
Он не шёл дорогой нашего Бога, а следовал путём бесчестным и постыдным.
Его детство было мятежным и отвергало сладкое молоко нашей сущности.
Его юность вспыхнула как загоревшаяся в ночи сухая трава.
А став мужчиной, Он поднял оружие на всех нас.
Такие люди зачаты в час отлива человеческой доброты и рождены во время дьявольских бурь. И в бурях живут они день, чтобы навеки исчезнуть.
Разве вы не помните Его, самонадеянного мальчишку, спорившего с нашими учёными старейшинами и глумившегося над их достоинством?
И разве вы не помните Его юность, когда Он кормился пилой и стамеской?
Он никогда не бывал на праздниках с нашими сыновьями и дочерьми. Он всегда ходил один.
И Он никогда не отвечал тем, кто приветствовал Его, так словно пребывал поверх нас.
Я сам однажды встретил Его в поле и поздоровался, но Он только улыбнулся, и Его улыбка мне показалась надменной и оскорбительной.
Вскоре после этого моя дочь пошла с подругами собирать виноград и тоже заговорила с Ним, но Он не ответил ей.
Он обратился сразу ко всем сборщикам винограда, как если бы моей дочери не было среди них.
Оставив свой народ и превратившись в бродягу, Он стал обыкновенным пустословом. Его голос как коготь, рвал нашу плоть, и звук этого голоса всё ещё отдаётся болью в нашей памяти.
Только дурное говорил Он о нас, о наших отцах и праотцах. И Его слова отравленными стрелами устремлялись в нашу грудь.
Таким был Иисус.
Будь Он моим сыном, я бы вместе с римскими легионами отправил Его в Аравию, и попросил военачальника поставить Его на передний край битвы, чтобы вражеский лучник поразил Его и избавил меня от Его оскорбительного высокомерия.
Но у меня нет сына. И, наверное, мне стоит быть благодарным. Ибо что, если бы мой сын стал врагом своего собственного народа, и мои седые волосы теперь с позором стремились бы к праху, клоня вниз мою белую бороду?
Никодим. Поэт. Младший из старейшин синедриона.
Многочисленны глупцы, утверждающие, что Иисус Сам стоял у Себя на пути и Сам же Себе возражал, что Он не познал собственного духа, и отсутствие этого знания запутывало Его.

Поистине, неисчислимы совы, неспособные различить песню, которая разнится с их криком.

Вы и я, мы знаем этих мошенников слова, почитающих только ещё большего мошенника, людей, несущих на рыночную площадь свои головы в корзинах и продающих их первому покупателю.

Мы знаем карликов, которые поносят того, кто дотянулся до небес. И мы знаем, что говорит сорняк дубу и кедру.

Мне жаль их, неспособных подняться к вершинам.

Мне жаль ссохшуюся колючку, которая завидует вязу, бросающему вызов времени.

Но сожаление, даже если оно окутано жалостью всех ангелов, не в силах принести им свет.

Я знаю пугало, чьи трухлявые одеяния развеваются среди хлебов, но оно безразлично к зерну и поющему ветру. Я знаю бескрылого паука, плетущего сеть для всего, что летает.

Я знаю хитрецов, дующих в рога и бьющих в барабаны, которые от избытка своего собственного грохота не могут услышать ни жаворонка, ни восточного ветра в лесу.

Я знаю того, кто гребёт против всех течений, но никогда не находит источника, того, кто плывёт со всеми реками, но никогда не осмеливается выйти в море.

Я знаю того, кто предлагает свои неумелые руки строителю храма, а когда его неумелые руки отвергают, говорит во мраке своего сердца, -

- Я разрушу то, что будет построено.

Я знаю всех их. Это они противятся тому, что в один день Иисус сказал, - «Я несу вам мир», а в другой, - «Я несу меч».

Они не могут понять, что истинно Он молвил: «Я несу мир людям доброй воли и кладу меч между тем, кто стремится к миру и тем, кто жаждет меча».

Они изумляются тому, что Он, который говорил: «Царство моё не от мира сего», говорил также: «Кесарю кесарево»; и не знают, что, если бы они действительно вольны были войти в царство своей страсти, то не должны препятствовать стражу их нужды. Им следует радостно уплатить эту цену, чтобы войти в город.

Это они говорят: «Он проповедует сыновнюю чуткость и доброту, но сам не обращает внимания на свою мать и своих братьев, когда они ищут его на улицах Иерусалима».

Они не знают, что Его мать и братья в своём любящем страхе желают вернуть Его к плотничьему верстаку, в то время как Он открывает наши глаза заре нового дня.

Его мать и Его братья хотели, чтобы Он жил под тенью смерти, а Он сам бросил вызов смерти на вон том холме, чтобы остаться жить в нашей не знающей сна памяти.

Я знаю этих кротов, роющих пути в никуда. Не они ли обвиняют Иисуса в возвеличивании самого Себя тем, что Он сказал толпе: «Я есмь путь и врата к спасению», да ещё и называл Себя жизнью и воскресением.

Но Иисус не притязал на большее, нежели месяц май в своей полноте.

Должен ли Он был не говорить о сияющей истине потому, что она столь сияюща?

Он действительно сказал, что Он был путём, и жизнью, и воскресением сердца; и я сам – свидетельство Его правде.

Разве вы не помните меня, Никодима, который не верил ни во что, кроме законов и предписаний и был во всём подчинён ритуалам?

Взгляните же сейчас на меня, на человека, идущего с жизнью и смеющегося вместе с солнцем от первого мгновения, когда оно улыбается поверх горы и до момента, когда оно укладывается на ложе за холмами.
Почему вы колеблетесь в нерешительности перед словом «спасение»? Я сам через Него достиг своего спасения.

Неужели я становлюсь менее достойным человеком от того, что верю в более достойного?

Стена из плоти и костей пала, когда Поэт из Галилеи заговорил со мной; и я был охвачен духом и поднят ввысь, и в воздухе мои крылья обрели песнь любви.

Когда же я спустился с ветра, а мои крылья были подрезаны в Синедрионе, даже тогда мои рёбра, мои крылья, лишённые оперенья, хранили и оберегали эту песню. И вся скудость низин не лишит меня моего сокровища.

Я сказал довольно. Пусть глухие хоронят гул жизни в своих омертвевших ушах. Мне достаточно звучания Его лиры, которую он держал и по которой ударял, в то время как Его тело было прибито гвоздями и истекало кровью.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Иосиф Аримафейский десять лет спустя
Два потока струились в сердце Назареянина: река родства с Богом, которого Он называл Отцом, и река восхищения, называемого Им Царством поверх мира.

И в моём одиночестве я думал о Нём и шёл вдоль этих рек в Его сердце. На берегах одной я встретил свою собственную душу. И иногда моя душа была нищенкой и странницей, а временами - принцессой в своём саду.

Потом я последовал за другим потоком в Его сердце, и встретил на пути избитого и ограбленного, и он улыбался. Немного далее увидел я ограбившего его разбойника, и невыплаканные слёзы были на его лице.

Потом и в моей груди услыхал я журчание этих рек и возрадовался.

Когда я посетил Иисуса за день до того, как Он попал в руки Понтия Пилата и старейшин, мы долго беседовали, и я задавал Ему много вопросов, и Он великодушно отвечал мне на них. И уходя, я знал, что Он Господь и Владыка нашей земли.

Давно уже упал кедр, но осталось его благоухание, и вечно будет оно стремиться в самые отдалённые уголки Земли.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Георгий из Бейрута
О ЧУЖЕСТРАНЦАХ
Он и Его товарищи были в сосновой роще за моей оградой, и Он говорил с ними.

Я стоял у ограды и слушал. И Я знал, кто Он, ибо слава Его достигла этих берегов, прежде чем Он сам посетил их.

Когда Он умолк, я подошёл к Нему и сказал: «Господин, приди с этими людьми и окажи честь мне и моему крову».

И Он улыбнулся мне и ответил: «Не сегодня, мой друг. Не сегодня».

И в Его словах было благословение, и Его голос окутал меня, словно одежда в холодную ночь.

Потом Он обернулся к своим товарищам и сказал: «Взгляните на человека, который не считает нас чужаками, и, не видев нас до сего дня, зовёт на свой порог.

Истинно, в моём царствии нет чужаков. Жизнь наша - не что иное как жизнь всех остальных людей, дарованная нам для того, чтобы мы могли познать их всех, и в этом знании возлюбить их.

Деяния всех людей - наши собственные деяния, как тайные, так и явные.

Я велю вам быть не одним «я», а многими - домовладельцем и бездомным, пахарем и воробьём, склёвывающим зерно, прежде чем его захоронят в земле, дарителем, дающим из благодарности, и получателем, принимающим в гордости и в знак признания.

Красота дня не только в том, что видете вы, но и в том, что видят другие.

Для этого я избрал вас из множества тех, кто избрал меня».

Потом Он снова обернулся ко мне и, улыбнувшись, произнёс: «Я говорил это и тебе тоже, и ты тоже запомнишь мои слова».

Тогда я снова стал упрашивать Его и спросил: «Учитель, ты посетишь мой дом?»

И Он ответил: «Мне ведомо твоё сердце, и я приду в твой больший дом».

И уходя со своими учениками, Он сказал: «Доброй ночи, и пусть твой дом будет достаточно большим, чтобы приютить всех странников этой земли».

(Снимок Алексея Терентьева)

Мария Магдалина
Его рот был, словно сердцевина граната, и глубок был сумрак в Его глазах.
И Он был мягок, как человек, помнящий о своей силе.

В мечтах я видела царей земли, стоящих перед Ним в благоговейном трепете.
Мне хочется рассказать о Его лице, но как?

Оно было как ночь без мрака и как день без шума дня.

Оно было печально, и в то же время исполнено радости.

И я хорошо помню, как однажды Он воздел руки к небу, и Его вытянутые пальцы были подобны ветвям вяза.

Я помню Его, прогуливающегося вечером. Он не шёл. Он Сам был дорогой поверх дороги; и Он же был облаком над землёй, спускающимся, чтобы освежить её.

Но, когда я стала перед Ним и заговорила, Он был человеком, и Его лицо было исполнено такой силы, что на него трудно было смотреть.

И Он спросил меня: «Чего тебе, Мария?»

Я не ответила Ему, но мои крылья обхватили мою тайну, и мне стало горячо.
И от того что не могла я более вынести Его свет, я повернулась и ушла, но не устыдившись. Я всего лишь была застенчива, и мне хотелось побыть одной, ощущая Его пальцы на струнах моего сердца.

(Картина Эдуарда Анищенкова)

Иофам из Назарета римлянину
Друг мой, подобно всем остальным римлянам, тебе больше по нраву постигать жизнь, а не проживать её. Ты предпочитаешь править землями, а не подчиняться духу.

Тебе привычней покорять народы и быть проклятым ими, а не оставаться в Риме и пребывать в благословении и счастье.

Ты думаешь только о марширующих армиях и кораблях, спускаемых на воду.

Как тебе понять Иисуса из Назарета, человека простого и одинокого, пришедшего без армий и кораблей основать царство в сердце и империю в свободных пространствах души?

Как тебе понять этого человека, который не был воином, но пришёл с силой могучего эфира?

Он не был богом, Он был человеком подобно нам самим. Но в Нём мирра земли поднялась, чтобы слиться с ладаном неба, и в Его словах шёпот незримого объял наше лепетание, и в Его голосе мы слышали песнь непостижимого.

Да, Иисус был человеком, а не богом, и в этом наше изумление и удивление.

Но вы, римляне, не изумляетесь ничему, кроме богов, и ни один человек не удивит вас. Поэтому вы и не понимаете Назаретянина.

Он принадлежал к юности разума, а вы - к его старости.

Вы правите нами сегодня, но позвольте нам дождаться следующего дня.

Как знать, не будет ли этот человек без армий и кораблей править завтра?

Мы, те, кто верен духу, будем трудиться до кровавого пота, следуя за Ним по пути. Но Рим будет лежать на солнце белым скелетом.

Мы много пострадаем, но вытерпим и будем жить. А Рим непременно обратится в прах.

Если же Рим, смирившись и склонившись, произнесёт Его имя, Он внемлет его голосу. И Он вдохнёт новую жизнь в его кости, и Рим снова сможет восстать - город промеж земных городов.

Но Он совершит это без легионов и без рабов, приводящих в движение Его галеры. Он будет один.

(Картина Валентина Иоппе)

Эфраим из Иерихона
Когда Он снова пришёл в Иерихон, я разыскал Его и сказал Ему: «Учитель, следующим утром мой сын женится. Я прошу тебя прийти на брачный пир и оказать нам честь, так же как ты почтил своим присутствием свадьбу в Кане Галилейской».

И Он ответил: «Верно, однажды я был гостем на брачном пиру, но я не буду гостем снова. Теперь я сам Жених».

И я сказал: «Умоляю тебя, Учитель, приди на брачный пир моего сына».

И Он усмехнулся, словно желая упрекнуть меня, и спросил: «Почему ты меня упрашиваешь? У тебя недостаточно вина?»

И я ответил: «Мои кувшины полны, Учитель, но я всё равно заклинаю тебя, приди на брачный пир моего сына».

Тогда Он молвил: «Кто знает? Я могу прийти, я несомненно могу прийти, если твоё сердце это алтарь в твоём храме».

Наутро мой сын женился, но Иисус не пришёл на брачный пир. И хотя у нас было много гостей, мне казалось, что не пришёл никто.

По правде говоря, и сам я, приветствовавший гостей, не был там.

Возможно, моё сердце не было алтарём, когда я звал Его. Возможно, я жаждал ещё одного чуда.

(Картина Валентина Иоппе)

Барка, торговец из Тира.
Я убеждён, что ни римляне, ни иудеи не понимали Иисуса из Назарета, как не понимают и Его ученики, которые теперь проповедуют Его имя.
Римляне убили Его и просчитались. Галилеяне желают сделать из Него бога и совершают ошибку.
Иисус принадлежал сердцу человеческому.
Я плавал на своих кораблях по Семи Морям, и торговал с царями и князьями, и с мошенниками и хитрецами на рынках далёких городов, но никогда я не встречал человека, подобно Ему понимающего торговцев.
Я слышал, как однажды Он рассказывал притчу.
«Купец уезжал из своей страны в чужие края. У него было двое слуг, и каждому дал он по пригоршне золота, сказав: “Как я отправляюсь за границу, так и вы пускайтесь в путь и взыскуйте прибыли. Совершайте справедливый обмен и заботьтесь о том, чтобы служить и тогда, когда отдаёте, и тогда, когда получаете”.
Год спустя купец вернулся.
И спросил обоих слуг, что сделали они с его золотом.
Первый слуга сказал: “Вот, хозяин, я покупал и продавал, и приобрёл”.
И купец ответил: “Заработанное будет твоим, ибо ты поступил хорошо, и был верен мне и себе”.
Тогда другой слуга вышел вперёд и сказал: “Господин, я боялся потерять твои деньги, и я не покупал и не продавал. Вот, все они здесь, в этом кошельке”.
И купец, взяв золото, молвил: “Мала твоя вера. Торговать и терять лучше, чем вообще не отправляться в путь. Ибо так же как ветер рассеивает семена и ждёт плодов, должны делать и все торговцы. Более подобающим тебе будет отныне служить другим”».
Говоря так, Иисус, хотя Он и не был купцом, раскрыл тайну торговли.
Вдобавок Его притчи часто напоминали мне о землях более далёких, чем мои путешествия, и всё же более близких, чем мой дом и мои товары.
Но юный Назареянин не был богом, и жаль, что Его ученики пытаются сделать бога из такого мудреца.
Фамиан, верховная жрица Сидона, другим жрицам.
Возьмите арфы и позвольте мне спеть.
Ударьте по струнам, серебряным и золотым;
Ибо о Муже бесстрашном я спою,
О Том, кто дракона долины сразил
И с жалостью после взирал
На создание, убитое Им.

Возьмите арфы и пойте со мной
О дубе высоком, что взрос на вершине,
О Муже, чье сердце огромно как небо,
И руки как океан широки,
Он бледные губы смерти лобзал,
Но ныне трепещет на жизни устах.

Возьмите арфы и давайте споём
О смелом охотнике на холме.
Он выследил зверя незримой стрелой,
И рог, и клык
в долину принёс.

Возьмите арфы и пойте со мной
О храбром Юноше, покорившем
Горные грады и грады долин,
Свернувшиеся, словно змеи, в песке.
Не карликам битву Он дал, а богам,
Плоти и крови нашей алкавших.

И как первый Сокол Златой
Он состязался с одними орлами.
Его гордые и широкие крылья
Только равных на бой вызывали.

Возьмите арфы и пойте со мной
Веселье моря и радость утёса!
Боги мертвы,
и недвижно лежат
на заброшенном острове в море забытом.
И Он, их убивший, восседает на троне.

Он был только юношей.
Густой бородой
Весна не успела Его одарить.
И лето Его было всё ещё юным
На Его лугу.

Возьмите арфы и пойте со мной
О буре в лесу, что ломает лишь
Сук сухой и безлистую ветвь,
Но в глубину к груди земной
корень живой стремит.

Возьмите арфы и пойте со мной
Возлюбленного бессмертную песнь.
Нет, девы, пусть ваши руки замрут.
И арфы в покое рядом лежат.

Ему мы не можем петь сейчас.
Неслышному шёпоту нашей песни
К буре Его не вознестись,
Царственного молчанья Его не пронзить.

Отложите арфы, соберитесь вокруг,
Я повторю вам Его слова,
и речь поведу о деяньях Его,
Ибо нашей страсти сильнее
Голоса Его эхо.

(Картина Аллана Ранну)

Вениамин Книжник. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов.
Сказано, что Иисус был врагом Рима и Иудеи.

Но я говорю, что Иисус не был врагом ни одному человеку и ни одному народу.

Я слышал, как Он говорил: «Птиц небесных и вершины гор не заботят змеи в их тёмных норах.

Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов. Вы же будьте среди живых и парите высоко».

Я не был одним из Его учеников. Я был одним из множества тех, кто шёл за Ним, чтобы в изумление вглядываться в Его лик.

Он смотрел на римлян и на нас, рабов Рима, как отец смотрит на своих детей, играющих в игрушки и дерущихся между собой за большую из них. И смеялся со Своей вершины.

Он был больше, чем государство и народ. Он был больше, чем революция.

Он был единственным и одиноким, и Он был пробуждением.

Он плакал всеми нашими непролитыми слезами, и все наши мятежи играли улыбкой на его устах.

Мы знали, что в Его власти было родиться со всеми, кто ещё не родился, и повелеть им смотреть не своими глазами, а Его взглядом.

Иисус был началом нового царства на земле, и царство это пребудет.

Он был сыном и внуком всех царей, строивших царство духа.

И только цари духа правили нашим миром.

(Картина Валентина Иоппе)

Закхей. О судьбе Иисуса.
Вы верите тому, что услышали сказанным. Верьте в неизречённое, ибо молчание людей ближе к истине, чем их слова.

Вы спрашиваете, мог ли Иисус избежать позорной смерти и спасти своих последователей от преследования.

Отвечаю. Он действительно мог избежать смерти, предпочти Он это, но Он не стремился к безопасности и не заботился о том, чтобы защитить в ночи своё стадо от волков.

Он знал свою судьбу и завтрашний день своих преданных сторонников. Он предсказывал и пророчествовал о том, что случится с каждым из нас. Он не искал смерти, но Он принял смерть, как хлебопашец, укрывающий землёй зерно, принимает зиму, а потом дожидается весны и урожая, и как строитель кладёт в основание самый большой камень.

Мы были мужами из Галилеи и со склонов Ливана. Наш Учитель мог отвести нас обратно в наши края, чтобы жить со своей юностью у нас в садах, пока старость не придёт и шёпотом не позовёт нас обратно в вечность.

Разве что-то преграждало Ему путь обратно к храмам наших деревень, где другие люди читали пророков и раскрывали свои сердца?

Разве не мог Он сказать: «Теперь Я иду к востоку с западным ветром», и, произнося это, отпустить нас с улыбкой на устах?

Да, Он мог сказать: «Возвращайтесь к своей родне. Мир ещё не готов ко мне. Я вернусь через тысячу лет. Научите своих детей ждать моего прихода».

Он мог поступить так, выбери Он это.

Но Он знал — чтобы построить незримый храм, Он сам непременно должен лечь краеугольным камнем, а нас положить вокруг как маленькие, сплотившиеся рядом с Ним булыжники.

Он знал, что жизненные соки Его небесного древа должны подниматься из корней, и Он полил корни дерева своей кровью, и не жертвой это было для Него, а приобретением.

Смерть — разоблачитель. И смерть Иисуса раскрыла Его жизнь.

Если бы Он ускользнул от вас и от своих врагов, вы были бы победителями мира. Поэтому Он не стал бежать.

Только Он, желающий всего, даст всё.

Да, Иисус мог спастись от врагов и дожить до преклонных лет. Но Он знал, как проходят времена года, и Он предпочёл петь свою песнь.

Кто из людей, стоящих перед лицом вооружённого мира, не позволил бы себя победить, ради момента когда он смог бы преодолеть века?

И теперь вы спрашиваете, кто на самом деле убил Христа — римляне или священнослужители Иерусалима?

Ни римляне, ни жрецы не убили Его. Весь мир стоял на том холме, чтобы Его почтить.

(Картина Аллана Ранну )

Ионафан. Среди лилий.
Однажды днём я и моя возлюбленная плыли на лодке по тихим водам озера. И холмы Ливана обступали нас.
Мы проплывали мимо плакучих ив, и они отражались в окружающей нас глубине.
И пока я правил лодкой веслом, моя возлюбленная взяла лютню и запела:

Какой цветок, кроме лотоса, познал воду и солнце?
Чьё сердце, кроме сердца лотоса, познало и землю и небо?
Взгляни, любовь моя, на золотой цветок,
плывущий между глубью и высью,
Так же как и мы с тобой плывём посреди любви,
пребывавшей всегда и пребудущей вовек.
Погрузи в воду весло, моя любовь,
и позволь мне коснуться струн.
Поплывём за ивами и не оставим лилий.

В Назарете живёт Поэт, и сердце Его как лотос.
Он побывал в душе женщины
и познал её возникающую из вод жажду
и её голод по солнцу, хотя сыты её уста.
Говорят, Он бродит по Галлилее.
А я говорю, Он плывёт вместе с нами.
Разве ты не видишь Его лик, любовь моя?
Разве ты не видишь, - там,
где ветвь ивы встречается со своим отражением,
Он движется, как движемся мы?

Возлюбленный, хорошо познать юность жизни.
Хорошо познать поющую радость.
О, если бы у тебя всегда было весло,
а у меня моя лютня со струнами,
там, где лотос смеётся под солнцем,
и ива в воду окунает ветви,
и Его голос звучит в моих струнах.

Погрузи в воды весло, мой возлюбленный,
и позволь мне коснуться струн.
В Назарете есть Поэт,
который знает и любит нас обоих.
Погрузи в воды весло, любимый,
и позволь мне коснуться струн.

(Снимок Валерия Аллина)

Анна из Вифсаиды рассказывает о сестре своего отца
В юные годы сестра моего отца оставила нас и поселилась в хижине рядом с древним виноградником её родителя.

Она жила одна, и деревенские люди обращались к ней в болезнях, и она исцеляла их зелёными травами и высушенными на солнце кореньями и цветами.

И они считали её провидицей. Но были и те, кто называл её ведьмой и колдуньей.

Однажды мой отец сказал мне: «Отнеси эти пшеничные хлеба моей сестре, возьми и этот кувшин вина и эту корзинку изюма».

Всё это водрузили на спину ослёнка, и я зашагала по дороге, пока не добралась до виноградника и хижины сестры моего отца. И она была рада.

И вот когда мы сидели вместе на исходе дня, мимо по дороге шёл человек, и Он поприветствовал сестру моего отца, сказав: «Доброго вечера тебе, и пусть пребудет на тебе благословение ночи».

И она поднялась, и в благоговении стала перед Ним, и сказала: «Доброго вечера тебе, господин всех добрых духов и покоритель всех злых».

Человек посмотрел на неё ласково, и пошёл дальше. А я рассмеялась в душе. Мне показалось, что сестра моего отца обезумела. Но теперь я знаю, что она не была безумна. Это я оказалась той, которая не поняла.

Она знала о моём смехе, хотя он и был сокрыт.

И она заговорила, но не в гневе. Она сказала: «Послушай, дочь моя, и внемли моим словам, и сохрани их в памяти: человек, который только что прошёл мимо подобно тени от пролетающей между солнцем и землёй птицы восторжествует над кесарями и империей кесарей. Он будет бороться с венценосным быком Халдеи, и человекоголовым львом Египта, и Он одолеет их, и Он будет править миром.

Но земля, по которой он идёт сейчас, превратится в прах; и Иерусалим, гордо восседающий на холме, развеется дымом на ветру разорения.

Когда она говорила это, мой смех утих, и я успокоилась. И я спросила: «Кто этот человек, из какой Он страны и рода? И как он покорит великих царей и империи великих царей?»

И она ответила: «Он был рождён здесь, на этой земле, но мы зачали его в своём страстном желании от начала времён. Он принадлежит всем родам и ни одному. Он покорит словом своих уст и пламенем своего духа».

И вдруг она поднялась и стала как вершина скалы, и молвила:
«Пусть ангел Господень простит меня за произнесение и этих слов: Он будет убит, и Его юность укутают в саван, и Он будет лежать в безмолвии рядом с безъязыким сердцем земли. И девы Иудеи будут оплакивать Его».

И она воздела руку к небу и снова заговорила, и сказала:
«Но Он будет убит только в теле.
В духе Он восстанет и отправится в путь, уводя своё воинство из этой земли, где родилось солнце, в землю, где оно лишается жизни по вечерам.
И Его имя будет первым среди людей».

Она была пожилой провидицей, когда говорила это, а я всего лишь девочкой, невспаханным полем, камнем, ещё не вложенным в стену.

Но всё, что она узрела в зеркале своего духа, произошло именно в мои дни.

Иисус из Назарета восстал из мёртвых и повёл мужчин и женщин к народам запада. Город, предавший его суду, был подвергнут разрушению, и в претории*, где его пытали и приговорили, сова ухала погребальную песнь, а ночь плакала росой своего сердца на упавший мрамор.

И вот я - старуха, и годы пригибают меня к земле. Моего народа больше нет, и моё племя исчезло.

После того дня я видела Его его однажды, и ещё раз слышала Его голос.

Это было на вершине холма, когда Он говорил со своими друзьями и учениками.

И теперь я стара и одинока, но Он всё ещё наведывается в мои сны.

Он приходит как белый ангел с крыльями, и своей милостью утишает мой ужас перед тьмой. И Он возносит меня к грёзам ещё более отдалённым.

И я всё ещё поле невспаханное, зрелый плод, которому не упасть. Самое лучшее, что у меня есть, это тепло солнца и память об этом человеке.

Я знаю, что среди моего народа не появится больше ни царя, ни пророка, ни священнослужителя, в точности как предсказала сестра моего отца.

Мы прейдём с течением рек, и мы будем безымянны.

Но те, кто распяли Его посреди потока, будут помнить за то, что они распяли Его посреди потока.

______________________________________________________________________________________
* в Ев. от Марка 15:16 - дворец, построенный Иродом, жилище рим. правителя Иудеи

(Картина Эдуарда Анищенкова)

(Часть Вторая)