(Питер Брук; перевод Андрея Коклина)
Хоть и опирающееся твёрдо своими корнями на очень древнюю, утраченную традицию, гурджиевское учение является пронзительно современным. С поражающей точностью оно анализирует человеческое затруднительное положение. Оно показывает, как мужчины и женщины обуславливаются с самого раннего детства, как действуют они в соответствии с глубоко укоренёнными программами, живя от причины к следствию в неразрывной цепи реакций. В свою очередь, эти реакции создают поток образов и ощущений, которые никогда не являются той же реальностью, которой они претендуют быть; они лишь просто интерпретации реальности, скрывать которую им предопределено в их постоянном течении.
Каждый феномен возникает из некого поля энергий: любая мысль, любое чувство, любое телесное движение является манифестацией определённой энергии, но в кривобоком человеческом существе волны одной из этих энергий постоянно раздуваются, непомерно усиливаясь и захлёстывая другие виды энергий. Эти бесконечные качания и броски между мыслью, чувством и телом производят причудливые колебания в серии импульсов, каждый из которых обманчиво утверждает себя в качестве "я": когда одна наша страсть сменяется другой, не может быть ни постоянства намерения, ни подлинного желания, лишь тот хаотический паттерн противоречий, в котором мы все живём, в котором эго обладает иллюзией силы воли и независимости. Гурджиев называет это "Ужас-ситуацией".
Целью его является не уверение нас в чём-то; он озабочен только наиболее беспристрастным выражением истины. И если мы можем найти достаточно мужества, чтобы слушать, он знакомит нас с наукой, которая очень далека от той науки, которую мы знаем.
С начала эпохи Возрождения, наша собственная наука сумела с высочайшей точностью определить детальные процессы и механизмы, управляющие вселенной, от бесконечно больших до бесконечно малых величин. Но её постигла гибельная неудача во всех попытках включить в эти уравнения измерение живого опыта. Она упускает сознание; она не может уловить ни смысл восприятия, ни особый вкус мысли. В высшей степени абстрактная и чисто ментальная система математических символов не способна включить и пробудить ни глубину человечности художественного опыта, ни духовность религии. Как результат, у нас есть две параллельные интерпретации реальности, которые никогда не смогут пересечься: научный язык определений и символический язык восприятия. Поэтому, кажется, что мы вынуждены всегда принимать различные стороны: учёный против гуманиста, неизбежно сталкиваясь с известной с античности дуальностью материи и духа.
Для учёного, сама идея существования "чего-то", что нельзя потрогать, нельзя увидеть, невозможно обнаружить никаким инструментом, изначально неприемлема и вызывает отвращение — для него это может быть лишь неким "мумбо-юмбо", поэтому мы вполне можем понять то нетерпение, с которым он швыряет метафизику и духовность в одну мусорную корзину, вместе с предрассудками. Взамен он предлагает свой, кажущийся вполне когерентным, взгляд на вселенную, где всё развешено вместе на одной нити некой логической последовательности событий, ведущей к приходу одинокой нелепой случайности, именуемой человеком. В этом образе, космос всегда представляется в виде неисчерпаемого, но бессмысленного динамо, а вся энергия становится слепой, бесчувственной силой.
Идея того, что сознание является интегральной частью энергии, что уровень сознания неразрывно связан с частотой вибраций, до сих пор полностью отсутствует в современной науке. В этом смысле, глубочайшая уместность гурджиевской работы заключается в том, что она раскрывает фундаментальные законы, охватывающие "полное поле" смыслов, которым как учёные, так и артисты неизменно следовали на протяжении многих веков. Это позволяет расположить каждый феномен в его взаимоотношении к другим, в соответствии с дополнительным измерением, включающим в общее целое человеческий опыт: это измерение доступно нам в восприятии, мы осознаём его, мы говорим о нём, и в то же время оно остаётся неопределённым — мы называем его "качеством".
Качество — это слово, активно используемое и во многом обесцененное сегодня — можно даже сказать, что слово это утратило своё качество — и в то же время, всю свою жизнь мы живём в соответствии с интуитивным ощущением его значимости, и именно на основе его строится наше мировосприятие и большая часть принимаемых решений. Сейчас стало модным не доверять "оценочным суждениям", хотя мы ценим людей, откликаемся на их присутствие, их чувства, мы восхищаемся их способностями или осуждаем их действия, будь то кулинария, политика, искусство или любовь, в терминах неписаных иерархий качества.
Ничто не иллюстрирует это лучше, чем странный феномен, именуемый искусством, трансформирующий саму природу наших восприятий и раскрывающий в нас чувство удивления, а иногда даже благоговения. Определённые частоты вибраций — цвета, формы, геометрические фигуры, а прежде всего, пропорции — вызывают в нас отклик в виде соответствующих частотных вибраций, каждой из которых имеет определённое качество или вкус. Например, существует некая пропорция внутри прямоугольника, называемая Золотым Сечением, неизменно вызывающая в нас ощущение гармонии — в ней, также как во многих других геометрических фигурах, психологическое переживание неразрывно связано с математическим описанием. Архитектура всегда рассматривала и следовала этому брачному союзу между чувством и пропорцией, а на более интуитивном уровне художник и скульптор также неустанно корректируют и создают более утончённые образы работы, чтобы её грубая внешняя кора позволила проявиться подлинному внутреннему чувству. Поэт просеивает через узоры своей мысли, уделяя внимание тонким указаниям звуков и ритма, исходящих из пространства, стоящего далеко позади обычного кружения слов, которыми наполнена его мысль. Таким образом, он создаёт фразу, несущую с собой новую силу, а читатель, в свою очередь, может ощущать, как его собственные чувства усиливаются, поскольку их энергия трансформируется впечатлениями, которые он получает от поэмы. В каждом случае различие проявляется именно в качестве, производя не случайный результат, а являя собой некий уникальный процесс.
БОльшую часть искусства можно назвать субъективной, поскольку она происходит из некого индивидуального и частного источника, но существовали моменты в человеческой истории, когда великие работы приобретали характер "объективности", дававшей им возможность становиться действительно универсальными, говорящими для всего человечества с уровня, находящегося за пределами персонального опыта. Что это за уровень? Чтобы понять его, мы должны исследовать сначала сам источник наших творческих импульсов.
В нашем довольно путанном понимании сегодня, мы склонны к объяснению всех артистических и религиозных переживаний в терминах психологического и культурного обусловливания. Во многом это действительно довольно легко подтвердить, но не все наши импульсы происходят из подобного субъективного обусловливания. Подлинное качество обладает объективной реальностью и управляется точными законами: каждому феномену соответствуют свои подъёмы и падения, уровень за уровнем, в соответствии с естественной шкалой ценностей. Это иллюстрируется очень точно в музыке, где переход звука от одной ноты к другой трансформирует её качество. И то, что Гурджиев называет "объективной наукой", использует музыкальную аналогию для изображения вселенной, состоящей из энергетических цепочек, простирающихся от низшей октавы до высшей: с трансформацией каждой из энергий в соответствии с её подъёмами и падениями, обретающей более грубую или более тонкую природу в соответствии со своим положением в этой шкале. На каждом конкретном уровне, данной энергии соответствует определённая степень разумности, и по сути, именно само сознание, колеблющееся в широком диапазоне вибраций, определяет человеческий опыт.
Гурджиев говорит не только об энергиях, способных к поднятию на новые уровни интенсивности. Он также утверждает реальность существования абсолютного уровня чистого качества. Именно с этого уровня нисходят энергии, чтобы встретиться и вступить во взаимодействие с известными нам энергиями. Когда такое происходит и нисходящее чистое смешивается с грубым, это может полностью менять смысл наших действий, в соответствии с влиянием на мир этих энергий.
То, что мы называем обычной жизнью, разыгрывается в поле энергий, чьи пределы строго очерчены, и которые, используя музыкальную метафору, поднимаются и падают в диапазоне небольшого числа нот этой шкалы. Соответственно, уровень нашего осознания низок, сила нашей мысли ограничена, а сами эти энергии дают очень ограниченное видение и смысл. Гурджиев показывает, что на каждой такой шкале есть две точно определённые точки, где движение развития останавливается, где находится интервал, который возможно преодолеть только за счёт привнесения новой вибрации строго необходимого качества. Иначе, поскольку ничто во вселенной не может оставаться неизменным, поднимающаяся энергия неизбежна должна погрузиться вновь к своей изначальной точке.
Это удивительное и радикальное представление: оно подразумевает, что все энергии, а следовательно и все человеческие действия, по своей собственной инициативе способны подниматься лишь вплоть до определённого порога, подобно выпущенной в небо стреле, исчерпывающей в некой точке импульс, с которым она была выпущена, достигающей своего пика и следующей далее по кривой вниз к земле. Однако, если эта ключевая точка, где изначальный импульс энергии начинает увядать, может быть точно определена в наблюдении, в этой точке может произойти то, что Гурджиев называет "толчком" — представляющим собой сознательное введение нового импульса, который может помочь восходящему движению пройти через невидимый барьер и позволит продолжить свой путь вверх.
Этот образ позволяет нам также понять, почему в отсутствие этого "толчка" всё живое претерпевает распад, предприятия и империи приходят в упадок, расчёты оказываются ложными, а героические революции обращаются против самих себя, предавая собственные идеалы. Те же законы показывают, что определённая сила, будучи точно и вовремя приложенной, способна предотвратить подобный возврат в нулевую точку, но этот базовый принцип редко осознаётся. Так что мы виним других и самих себя с горечью и разочарованием.
Однако, если в этот ключевой момент действующие энергии смогут вступить в контакт с определёнными энергиями другого порядка, то происходит изменение качества. Это может вести к глубоким и интенсивным артистическим переживаниям и социальным трансформациям, но сам процесс на этом не заканчивается. Смешиваясь с другими энергиями, более тонкими и вибрационно более интенсивными, сознание поднимается к более высокому уровню, где происходит трансценденция искусства; в свою очередь, это может вести к духовному пробуждению — и в конечном итоге к абсолютной и беспримесной чистоте, к священному — поскольку священное также можно понимать в терминах энергии, которую из-за качества наших инструментов мы не способны регистрировать.
Во всех эзотерических традициях существует разделение между высшим и нижним уровнями, между телом и духом. Гурджиев же помещает это деление совсем в другой контекст. Человек, говорит он, не рождён с готовой душой; он рождён незавершённым. Душа, подобно телу, также является материалом, но поскольку любая материя есть энергия, каждое человеческое существо способно к развитию более тонких субстанций внутри тела, посредством собственных сознательных усилий. Но сделать это нелегко, каких-либо благочестивых намерений или мрачной решимости для этого недостаточно.
Трансформация человеческого существа начинается только тогда, когда различные источники в теле, именуемые Гурджиевым "центрами", перестают производить судорожные и беспорядочные взрывы энергии и начинают гармонически функционировать вместе.
И тогда впервые появляется новое качество, которое Гурджиев называет "присутствием". По мере того, как интенсивность присутствия усиливается, матрица наших реакций и желаний, которую мы называем "эго", постепенно становится более эластичной и прозрачной, и в самом центре нашей автоматической структуры поведения постепенно формируется новое пространство, в котором может возникнуть подлинная индивидуальность.
Но мы не можем трансформировать себя сами, без поддержки извне. Мы заперты внутри паттерна нашего обусловливания, внутри собственной восходящей и нисходящей шкалы, где мы блокированы всё теми же непроходимыми интервалами. Нам нужна помощь. Наличие учителя обязательно, хотя их довольно много разных вокруг, искушающих наше внимание. Одни учения ставят целью уничтожение власти тела, другие ищут подъёма эмоций к состоянию экстатического ухода, третьи — опустошения ума. Много таких, где простое присутствие учителя уже достаточно для поднятия учеников к новому внутреннему состоянию. Гурджиевское учение работает одновременно над всеми аспектами, формирующими психику: мыслью, чувствами и телом. И оно отвергает пассивность, приходящую из наивной зависимости от учителя.
Гурджиев часто использует образ актёра в качестве метафоры для полностью развитого человеческого существа. Он говорит об игре роли в жизни, исполняющей все требования, которые выдвигают различные меняющиеся ситуации, входя в них полностью, но сохраняя при этом внутреннюю свободу. Это в точности то, что должен делать любой хороший актёр. А поскольку театр показывает движения жизни в специально концентрированной и легко различимой форме, он одновременно выступает и в качестве идеальной лаборатории, в которой идеи становятся человеческими и могут быть немедленно проверены.
Хороший актёр никогда не считает себя частью пьесы, которую играет. Плохой же актёр сам бросает тело и душу во власть своего образа — настолько сильно, что полностью теряет себя в этом образе. Часто он покидает сцену в убеждении, что дал лучшее представление в своей жизни, тогда как любому из окружающих очевидно, что его игра была преувеличенной, искусственной и неискренней. Но сам он этого осознать не может, поскольку глух и слеп: в нём нет никакой дистанции между им самим и проекцией образа, он полностью поглощён тем, что Гурджиев называет "отождествлением". С другой стороны, чем лучше актёр, тем меньше он отождествляется со своей ролью — что кажется парадоксом — чем меньше он отождествляется, тем глубже он вовлекается. Он подобен руке в перчатке, отдельный, но кажущийся неотделимым; роль вселяется в каждую его клетку, но никоим образом не лишает его свободы; внутренне он свободен и хорошо осведомлён. Начинающий не способен достичь подобной свободы; он узник своей неловкости, страхов, отсутствия понимания и своего желания нравиться. Он должен практиковаться, упражняться, и хоть это не выражается подобным образом, в каждой театральной школе, любого стиля, именно ежедневная работа отражает стремление к качеству. Интуитивно это осознаётся всеми участниками, отражаясь в таких обычных, приземлённых словах, как "хорошо", "не очень хорошо", "лучше", "плохо". Это может относиться то к движениям тела, то к чувствам, ритму или ясности мысли, но неизменно распознаётся именно "качество" и актёр интуитивно устремляется вверх, пока весь его организм не будет одушевлён большей чувствительностью. Лишь тогда эта роль может дать большее выражение правды. Правда эта может быть неопределимой, но это именно то, что каждый зритель немедленно распознаёт.
Для зрителей качество является, по сути, единственным критерием. В ходе представления, актёр постоянно излучает ток энергии, прямо влияющей на качество внимания тех, кто смотрит. В определённые редкие кульминационные моменты высокой интенсивности актёры и зрители объединяются, разделение между сценой и зрительным залом исчезает и индивидуальные эго не создают барьера для разделяемого переживания. Когда возникают такие благодатные моменты, они сопровождаются очень особенной тишиной.
Что это за тишина? Как можно её определить? Есть много видов тишины. В начале представления это шуршащая тишина тысячи сидящих вместе людей, каждый из которых частично внимает представлению, частично поглощён жужжанием собственных мыслей и забот. И далее следуют уровни тишины, которые мы пересекаем один за другим, по мере того, как наши чувства затрагиваются, чувства, которые мы всё более полно разделяем с присутствующими вместе с нами, пока мы не связываемся вместе в одной общей эмоции. Иногда качество тишины меняется, продолжая углубляться, пока не достигает в конце концов той драгоценной точки, где можно слышать падение иголки, где тишина одновременно полна и пуста, и в определённых редких случаях вся аудитория, как единое существо, вступает в пустоту большой интенсивности и красоты. Этот опыт показывает нам точность природы восходящей и нисходящей шкалы ценностей — и помогает нам понять реальность качества.
Однако, искусство любой из его форм способно дать нам лишь отражения скрытых реальностей, весьма скоротечным и неполным образом. Оно не способно принести устойчивое понимание. Подлинная ценность искусства не в нём самом, а в том, на что оно указывает. Оно позволяет нам открывать в самих себе новые уровни осознания, откуда возможен контакт с тем единым полем сознания, в котором все образы являют собой лишь исчезающие тени.
Если мы игнорируем эту мистерию качества, то мы не в состоянии воспринимать нашу живую взаимосвязь с космосом, что заставляет нас видеть человеческих существ как случайное недоразумение в безразличной вселенной. Даже если биологи и психологи признают наличие у человеческих существ "эмоциональной природы", они всё равно вынуждены объяснять её некой мучительной реакцией на бессмысленность. И таким образом, всё что человек создаёт, от хижин до кафедральных соборов, от пещерной живописи до великого искусства, а также религии, рассматривается лишь как всё более и более изощрённые средства защиты от страха хаоса.
Духовный опыт никоим образом не отрицает наличия первобытного страха, но он раскрывает нас посредством прямого опыта совсем другой пустоте. Эта пустота не имеет названия, она также всеобъемлюща, бесконечна и вне времени, но именно из её абсолютной вибрационной эминенции, шаг за шагом, тончайшие энергии могут течь в мир времени. Таким образом, возможность нашего опыта питается одновременно сверху и снизу, приобретая видимость двух взаимосвязанных полей, чьи качества полностью противоположны; подобно двум видам тишины внутри одной тишины — живой тишины сознания и мертвящей свинцовой тишины. Между ними двумя и происходят подъёмы и спады уровней нашего существования.
Интуитивно это было известно нам всегда. Оно часто выражалось в различные формы соблазнительных слов и пленительных идей. Но смысл этого понимается лишь тогда, когда оно превращается в живой опыт. Изменение качества не происходит случайным образом; изменение качества бытия всегда есть результат точного процесса. Именно это знание, преодолевающее раскол между наукой и человечностью, и является тем, над чем работал Гурджиев со всей решимостью, чтобы принести его современному человеку. Оно способно вывести нас из леденящего мира механики и бихевиоризма во вселенную, где всё находит своё место, лишь только освещается ясностью понимания. Это понимание не является теорией; это видение и видение живое. Оно показывает нам нескончаемые и неизбежные движения к качеству и обратно. Есть радость в найденном качестве и есть страдание если это качество предаётся, и эти два переживания становятся движущими силами, постоянно обновляющими наш поиск.
(Источник: eter Brook, "The Secret Dimension" / from "Gurdjieff: Essays and Reflections on the Man and His Teaching", 1996)
Категории: Нью-эйдж, Основные разделы, Тексты